Том 2. Брат океана. Живая вода
Шрифт:
— Садись! — приезжий рывком открыл кабину, помог сесть неловкому Ионычу, сам вскочил в кузов и дал команду: — На квартиру к директору! Старик, показывай! — А когда машина остановилась перед директорскими окнами: — Гудок! Длинней!
Степан Прокофьевич только что вернулся из далекой поездки за строительным лесом. Ехали больше суток без сна и отдыха. Половина дороги лежала тайгой, с каждым поворотом колес машины то ухали в колдобины, то подпрыгивали на обнаженных ездой корнях деревьев. Приходилось поднимать машины домкратами, делать гати, менять колеса. Дома он, как был с дороги, так и заснул.
В другой
Встревоженные гудком, женщины выбежали на улицу.
— Что вам нужно? — еле сдерживаясь, чтобы не накричать, спросила Нина Григорьевна.
— Директора.
— Спит.
— И после такого гудка? Ну и спит же! — приезжий засмеялся. — Спит как мертвый, как жернов.
— И работает, как бессмертный, — добавила Домна Борисовна.
— Громко сказано. Все-таки прошу разбудить. Я — Рубцевич.
— Я — парторг завода. У вас ко мне есть дела?
— Да, есть.
— Давайте начнем с них.
Но Степан Прокофьевич, увидев сон, что все еще выдирается из тайги, задняя машина снова засела и ревет тревогу, проснулся.
Прежде всего Рубцевич пожелал осмотреть строительство. Законченный накануне пруд наполнялся водой, там уже плавали, ныряли, толпились по берегам, охорашиваясь и гогоча, обалделые от счастья гуси. Они переживали первый день великого открытия — наряду с мелкой речонкой, где всюду был виден донный песок, пруд, надо думать, представлялся им бездонным, все расширяющимся, до безбрежности, океаном. На крики счастливцев-открывателей поспешно собирался весь «гусиный и утиный народ», живший в Главном стане.
— Чья? — спросил Рубцевич про птицу.
— Больше — частная, завод только начинает разводить, — ответил Степан Прокофьевич. Теперь для этого неудобное время: наседок, выводки редко продают. Яиц сколько угодно, а высиживать некому.
— Строй инкубатор, — сказал Рубцевич с ядовитой ухмылкой. — Вместо лошадей хоть цыплята будут. Все не голое место.
На укол ни Степан Прокофьевич, ни кто другой не ответил.
Плотина была сделана на две трети, уже достаточно для полива, и ее временно оставили в таком виде, а все силы переключили на рытье каналов.
— Помаленьку начинаете забрасывать, — заметил Рубцевич про плотину.
Степан Прокофьевич объяснил, что это не заброс, а спланированная очередность: сделают предпосевной полив, закончат посевную и снова займутся плотиной. Ее полная проектная мощность нужна не для полива, а для водосбора. Достройку можно отложить на осень.
На магистральном канале зачищали последний отрезок метров в сотню; по берегам стояли два ряда распускающихся тополей и сибирских яблонь. С наружных сторон лесозащитной полосы уже довольно густо лежал успокоенный покатун. Сообразительные хозяйки подбирали его на топливо.
— Где взяли? — спросил Рубцевич про деревья.
— На Опытной.
— Почем?
— В порядке взаимных услуг.
— Как-то ценили все-таки?
— Не на деньги. У нас трудовой договор.
— И другое, прочее — лес, цемент — тоже достали
— За это платили.
— Откуда, из какой статьи?
— Ремонт скотных дворов.
— А дворы без ремонта?
— Вообще не нужны.
Степан Прокофьевич объяснил, что за Енисеем, куда перегоняли скот на зиму, конный завод имеет разные стойла. На ремонт их были заготовлены всякие материалы. При орошении нужда в перегонах отпадает, не нужны будут и стойла, поэтому он потратил материалы на строительство.
— Нарушение финансовой дисциплины.
— Никакого.
— Подсудное! — вскипел Рубцевич. — Деньги были отпущены на ремонт, туда и обязаны тратить.
— Но ремонт не нужен.
— Тогда обязаны вернуть нам.
— Не могу. Как только верну деньги, ремонт становится необходимым.
— Ну и ремонтируйте!
— Когда у меня деньги, ремонт не нужен.
— Тьфу! Это же сказка про белого бычка.
— Я не виноват: этого бычка до меня запустили в наш план. В конечном счете и нам и вам нужна сохранность, рост поголовья. Ваши планоделы решили, что я буду кормить скот за Енисеем. Вольно дуракам. Я не погоню за Енисей, накормлю здесь. Ваши экономы на один только годовой ремонт обрекли сто тысяч рублей. А я истрачу половину и навсегда избавлю завод от перегонов и таких ремонтов. Не нарушение финансовой дисциплины, а экономия.
— Это вы проповедуйте где-нибудь в другом месте. У меня записано: ремонт — и денежки либо туда, либо гони обратно!
Рубцевич вдруг потерял интерес к строительству и повернул в Главный стан.
Степан Прокофьевич, Домна Борисовна и Орешков сидели перед директорским столом, как посетители, а в директорском кресле — Рубцевич.
— Вы отдаете себе отчет, куда зашли? — говорил он, сильно двигая челюстями, точно пережевывая недоваренное мясо. — Сев сорван. Покосы стравлены. Нарушена финансовая дисциплина. Дезорганизован аппарат. Все это факты. Наличные, неотразимые факты. А ваше орошение, заливные поля и покосы — вот… — вытянул руки с растопыренными пальцами. — Вилами на воде. Вилами. Плотину уже забросили. Вместо нее — аллейки, укромные уголки для прогулочек… Теперь вот что, — Рубцевич брезгливо взял двумя пальцами за уголок и отшвырнул на другой край стола договор завода с Опытной станцией и заговорил, как отплевываясь: — Пер-спер-ктивное планирование… У самих ни хлеба, ни сена — и еще разводят пер-спер-ктивы. Да хоть у себя-то под носом подотрите. А то: лесной питомник… Зачем? Зайцев кормить. Изучение почв… На кой черт, когда и то, что есть, не засеяно?. Задурил вас бородатый леший — хитрюга Дробин. Сбывает вам свою заваль, а вы радуетесь: лес, сад! Вашими руками, за ваш счет, на вашей земле он свой план делает.
— Но ведь хлеб-то нам, сад нам, лес нам, вода нам. Станции только наблюдения и выводы, — возразил Степан Прокофьевич.
— И убыток вам. — Рубцевич остановил бегающий взгляд на Домне Борисовне. — Вы парторг… А что позволяете, куда ведете завод? В пропасть!
Домна Борисовна встрепенулась, как струна, по которой сильно ударили, и резко подалась к Рубцевичу. Но тот повернулся к Орешкову:
— Ты зоотехник. И молчишь, когда травят покосы, готовят мор, поголовный мор.
— Покосы вы скушали. Вы и Застреха! — крикнул Орешков. — Вы толкаете завод в пропасть!