Том 2. Брат океана. Живая вода

Кожевников Алексей Венедиктович

— Можно попробовать? — загорелся новым делом Степан Прокофьевич.

— Отчего же, — согласился Титыч.

Полив, нехитрый на взгляд, на деле оказался трудным, суматошным. Не успеешь соорудить валик, уже надо рыть канаву, занялся канавой, а вода тем временем размыла валик и хлынула дальше, по одной стороне полосы замелькали посушки, на другой образовался глубокий ходкий поток. Степан Прокофьевич кинулся останавливать его и очутился кругом в воде. Размокшая, топкая земля быстро засосала его по колено.

— Ну как, сыты? — весело крикнул Титыч. — Бросайте, пока не начерпали в сапоги.

— Уже

полны, — Степан Прокофьевич выбрался на сухое и передал лопату поливальщику. — Много я напортил?

— Ерунду. Исправим.

Поливальщик обогнал водный поток по соседней сухой полосе и впереди его насыпал валики, нарыл канавки. Он делал их как будто в беспорядке, но поток сразу утихомирился, начал разливаться во всю ширину полосы.

— Вот и управились, — с гордостью крикнул поливальщик. Он все время шел посуху, не давая воде ни обогнать себя, ни окружить.

— Видите, дело-то хитрое, таланта требует, — поучал Иван Титыч Степана Прокофьевича и привезенных им людей. — Самое первое правило: быть всегда впереди воды. Плохой поливальщик бегает за водой, а хороший ведет ее за собой. Он простоит целый день на поливе и вернется сухонек, а который вымокнет, значит, второй, третий сорт. Так и знайте! Хороший поливальщик должен без воды видеть, как пойдет она.

И на второй полосе Иван Титыч показал, уже сам, этот высший класс поливного дела. Сначала он прошелся посуху, в одних местах подкопнул, в других подсыпал, затем пустил воду и, пятясь шага на три впереди ее, приговаривал:

— Здесь мы пойдем вправо, а слева оставим посушку. Ах, черт возьми, тут перемычка! Придется назад, залить и слева. Та-ак, залили. Можно дальше. Теперь мы оставим заплатку — посушку справа. Фу ты, и здесь перемычка! Надо разливаться.

Вода шла в точности по слову Ивана Титыча, будто имела слух и ум, и ровно покрыла всю полосу в четыре сотни квадратных метров.

— Поняли, что требуется от поливальщика? — сказал Титыч. — Из любой воды выходить сухим, — и рассмеялся на это, затем особо обратился к девушкам: — Вам, красавицы, советую укоротить платья. Как ни старайся, а спервачка неизбывно поплавать.

13

Из посадочного материала на станции были двухлетние деревца — сеянцы и более взрослые — саженцы. Отпускала их Анна Васильевна Круглова, бригадир-садовод, маленькая, сухонькая, бойкая женщина лет пятидесяти. Она спросила, что и для какой цели нужно Степану Прокофьевичу. Выслушав, вздохнула и проговорила:

— Прямо завидки берут.

— У вас ко мне завидки? — удивился Лутонин. — От такого сада… Но понимаю.

— Я — северянка, из тайги. Приехали сюда с мужем. Плотник он, нанялся здесь в город, строить. Ну, приехали. Гляжу. Ни тычиночки. И так меня за сердце схватило. Говорю мужу: «Ты как хочешь, а я пойду искать лес». Поспрошала старожилов, в кою сторону лучше удариться, и пошла. Верст через десять набрела на березу. Стоит на кургане одна-одинешенька. Корявая-корявая. До сей поры дивлюсь, как уцелела она в этой пустыне. Села я, прислонилась к ней, слушаю. Но разве ж так шумит тайга! И что мне делать тут в безлюдье, на курганах? Покручинилась и пошла дальше. И вот угодила на эту самую станцию. Она только жить начинала. Тополя,

яблони чуть-чуть повыше травы, этаконькие, — Анна Васильевна протянула руку на высоте своего пояса. — Но, думаю, вырастут ведь. И дождалась, выпестовала.

— И вдруг завидуете мне, у которого пока ни тычиночки. Вдвойне не понимаю.

— А мне на вас удивительно, какой непонятливый. В том и дело, что у вас можно больше вырастить. Везде хочется сад видеть. Кругом — голь. От нее у меня щемит сердце.

Анна Васильевна посоветовала взять саженцы. Хотя они дороже сеянцев и с ними больше возни при посадке, зато меньше хлопот в дальнейшем и уже нынче будет немалая защита для полей.

Тем временем подошли к траншее, где были прикопаны саженцы. В прохладе затененного уголка, прикрытые землей и соломой, они продолжали крепко спать, не подозревая, что настала весна, что рядом в питомнике их товарищи спешно одеваются нежной курчавой листвой.

— Ну, работнички, глядите! — сказала Анна Васильевна и начала осторожно, чтобы не повредить корневые, мочки, перекладывать саженцы из траншеи на рогожу. Переложив сколько могла обернуть рогожа, полила их.

— Поняли? Дальше орудуйте сами! Я пошла. Нужна буду — ищите в саду.

— А где? — спросила Иртэн.

— Вот этого, голубушка, не знаю. У меня тут полста гектаров, и по всем, как челнок, сную. Найдете: вас много.

— Анна Васильевна, разрешите мне с вами! — сказал Степан Прокофьевич.

Направились в питомник. Группа девушек с протяжной песней, в лад однообразному ритму работы, выкапывала сеянцы. Их переносили в древесную школу, где выращивались саженцы.

— У меня вся бригада девья, — говорила Анна Васильевна. — Подобралась сама собой, я тут не старалась, а хорошо вышло: яблоньки, девушки, песенки — одно к одному. Хорошо, — и обветренное лицо ее стало светлей. Потом, извинившись за вмешательство в чужие планы, она посоветовала Лутонину заложить свой питомник: если он думает разводить сад и облесить всю пахотную площадь, каналы, пруды, озера, ему потребуется много саженцев, покупать их не хозяйственно — свои обойдутся дешевле.

Степан Прокофьевич начал звать Анну Васильевну к себе на завод, чтобы там, на местности, спланировать и питомник, и сад, и другие лесонасаждения.

— Сам я… — он махнул рукой, как на пропащего человека. — Кроме благих намерений, за душой ничего. Агрономом у меня ученица, к тому же полевод.

— Подумаем.

Озабоченная чем-то, Анна Васильевна свернула в другую часть сада, к дежурке. Там на скамеечке у наружной стены дежурки сидела девушка-учетчица. Увидев бригадиршу, она быстро вскочила: «Иду-иду», — и пошла.

Анна Васильевна села на скамью и начала что-то записывать. Записывая, говорила:

— Если не ошибаюсь, товарищ Ленин завещал нам про учет. Иной раз слышишь: «Ну, развели писанину». А я так люблю: учетчик не расстается с бумажкой; обед ли, конец ли дня — он должен обогнать нас и на доске каждому цифру выставить. Мы подходим к доске, а там уже все известно. Это — великое дело, от этого такой трудовой пожар идет. Один говорит: «Я столько-то сделал», другой: «Я — больше». Нас в бригаде двадцать человек, иной раз меньше, а в саду полста гектаров — и обрабатываем.