Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

За прилавком — курчавый синьор. Над прилавком — фиаски. А в витрине зеленый ликер Строит пьяницам глазки. Приподняв изумленную бровь, Старушонка смакует Виноградную темную кровь И с подручным флиртует… Господин на собачьем меху — Весь из синеньких жилок — И подросток в гагачьем пуху Ждут покорно бутылок. Шали томно дрожат бахромой. Кошка хлопнула крышкой. Сверху с лестницы мальчик хромой Лезет с ромом под мышкой. А с оливковым маслом чаны Из густой терракоты По углам, под крылом тишины, Полны сладкой дремоты… Если

тихо сидеть у окна, Липкий столик качая, Наклонясь над бокалом вина Цвета крепкого чая, И смотреть на входящих людей, На палитру ликеров, Слушать с улицы дробь лошадей И сирены моторов — В сердце вспыхнет беспечная ложь Все, что было, как путь бездорожный… Эй, синьор! Закрываете? Что ж… Домечтать и на улице можно.

IV

Папское барокко

Склонив умильно выи Над кровлею крутой, Позируют святые, Раскинув плащ фатой. А под фронтоном крыши Средь ровных желобков Спит в раковинах ниши Ряд томных стариков. Волнуясь, стынут складки, Тела — сплошной потоп, А руки их так сладки, Как каменный сироп. Античные колонны, Втисненные в фасад, Напрасно убежденно О строгости кричат: Вокруг струится пламя Волнистых завитков,— Вот — пояс словно знамя, Вот — чуб из мотыльков… Среди любой прогулки, Вдоль улиц бросив взгляд, Ты в каждом переулке Найдешь такой фасад. Профан! Прищурив око, Ужель ты скажешь: «гиль!» Се папского барокко Наивно-пышный стиль. 1924 Рим

В гостинице «Пьемонт» *

_{(Из эмигрантского альбома)}

I

В гостинице «Пьемонт» средь уличного гула Сидишь по вечерам, как воробей в дупле. Кровать, комод, два стула И лампа на столе. Нажмешь тугой звонок, служитель с маской Данте Приносит кипяток, подняв надменно бровь. В душе гудит andante, Но чай, увы, — морковь.

На письменном столе разрытых писем знаки, Все непреложнее итоги суеты: Приятели — собаки, Издатели — скоты. И дружба, и любовь, и самый мир не пуф ли? За стенами блестит намокшая панель… Снимаю тихо туфли И бухаюсь в постель.

II

Хозяйка, честная и строгая матрона, Скосив глаза на вздувшееся лоно, Сидит перед конторкой целый день, Как отдыхающий торжественный тюлень. Я для нее — один из тех господ, Которым подают по воскресеньям счет: Простой синьор с потертым чемоданом, Питающийся хлебом и бананом. О глупая! Пройдет, примерно, год, И на твоей гостинице блеснет: «Здесь проживал…»Нелепая мечта,— Наверно, не напишут ни черта.

III

За стеной по ночам неизвестный бандит С незнакомым сопрано бубнит и бубнит: «Ты змея! Ты лукавая, хитрая дрянь…» А она отвечает, зевая: «Отстань». «Завтра утром, ей-Богу, с тобой разведусь». А она отвечает: «Дурак! Не боюсь!» О Мадонна… От злости свиваясь волчком, Так и бросил бы

в тонкую дверь башмаком,— Но нельзя: европейский обычай так строг, Позовут полицейских, посадят в острог… Я наутро, как мышь, проскользнул в коридор, Рядом скрипнула дверь, я уставил свой взор: Он расчесан до пят, и покорен, и мил, Не спускал с нее глаз, как влюбленный мандрил. А она, улыбаясь, покорная лань,— Положила на грудь ему нежную длань. 1924, февраль Рим

На окраине *

Дома-шкатулки — стильные комоды Бездарно врезались в кудрявый сон холмов. Все гуще человеческие всходы, Все больше надо улиц и домов… Грохочут повозки, Трясется кирпич И щелкают доски, И хлопает бич. Двуногие пчелы В известке густой Над балкой тяжелой Хлопочут толпой. Слепыми рядами Встают этажи… И роща, как в яме, Грустит у межи: Мохнатые ветки, Зеленая тьма… Над ними, как клетки, Дома и дома. А овцы волною Застыли вокруг,— Им роща от зною Единственный друг… Пастух молчаливый В овечьем руне Глазеет лениво У пня в стороне. Сталь взвыла, как Каин… Асфальт зачадил. Рим тихих окраин Навеки почил. Лишь вдоль опушки вод вспененных лента Бежит, как встарь, таясь в седой траве, Да мирта чахлая над грудою цемента Упорно тянется к блаженной синеве. 1924 Рим

Дитя *

Двор — уютная клетушка. У узорчатой ограды Два цветущих олеандра Разгораются костром… А над ними прорубь неба Тускло мреет в белом зное, Как дымящаяся чаша, Как поблекший василек. Словно зонт пыльно-зеленый, Пальма дворик осенила. Ствол гигантским ананасом Оседает над землей. На листе узорно-гибком Осы строят шапкой соты, Солнце лавой раскаленной Режет сонные глаза.

____

Только зной к закату схлынет, Только тень падет на гравий, В белом домике у входа Подымается возня. Мать поет свою канцону, Словно рот полощет песней,— А за нею голос детский, В тонкий лепет взбив слова, Вьется резвым жеребенком, Остановится внезапно — И фонтаном зыбким смеха Всколыхнет оживший двор. Книжку старую отбросив, Из окошка крикнешь: «Роза!» И лукавою свирелью Прилетит в ответ: «Синьор?»

____

Над безмолвной низкой дверью Ветром вздуло занавеску. Из таинственного мрака Показался кулачок. Это маленькая Роза, Дочь привратницы Марии, Мотылек на смуглых ножках, Распевающий цветок. Деловито отдуваясь, Притащила табуретку, Взгромоздилась и застыла, Отдыхая от жары. Сгибы ножек под коленкой Сочной ниточкой темнеют, А глаза, лесные птицы, Окунулись в небеса.