Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

Как тюльпан на дамской сумке, Разгорается душа… Эй, шофер, не трогай рюмки — Кто не пляшет, — ни шиша. На два такта, В час антракта Хватим все мы, не спеша. Завтра снова за работу, Завтра в трюм нырнем опять… До седьмого будем поту Мы сегодня танцевать! Дарья Львовна,— Все условно: Можно вас облобызать? <1930>

Деловая ода в честь русской эмигрантки *

Во все углы земного шара, До дебрей Мексики глухих, Исполнен

пафоса и жара, Пусть долетит мой гулкий стих… Внимая эмигрантской лире, Меня поймут в любой квартире, Где кое-как расцвел наш быт У очагов чужих и плит. О ты, усадебная дева Былых тургеневских времен! Под сенью липового древа Ты распускалась, как бутон… Имея скатерть-самобранку, Хранила гордую осанку И, шелком расшивая шаль, Насквозь светилась, как хрусталь.

На клавикордах между окон Брала аккорды в тихий час, На пальчик навивала локон, Пила, томясь, студеный квас… И если господин Лаврецкий Въезжал во двор с улыбкой светской, Ты, вздернув бантик у чела, К мамаше паинькою шла. Прости, о призрак бледно-синий, Сгоревший в зареве костра! У нас другие героини, И их воспеть давно пора… На миг очнемся от угара И вдоль всего земного шара Присядем мысленно в кружок На символический лужок. О жены, сестры и кузины — Цемент, крепящий нас в беде! Вы, как фиалки, неповинны В несчастной русской чехарде. Но у разбитого корыта Не вы ль, собрав осколки быта, За годом год, судьбе назло, Горите ровно и светло? Мы злимся, нервничаем, ропщем, «По-женски» мы себя ведем. А женщины под прессом общим Сильней и крепче с каждым днем… Рокочет швейная машина, Бубнит взволнованный мужчина, В бровях — унынье, в рюмке — ром, Но женские глаза как бром. В любом вертепе ваши пальцы Совьют подобие гнезда: Дымится борщ на одеяльце, В пивной бутылке — резеда… Заглянет гость — привет и ложка, Белеет шторка вдоль окошка, И платье — что чудней всего — Два лепестка из ничего. Кто вмиг скроит из старой шляпки Роскошный модный абажур? Кто ставит банки, моет тряпки, Разводит кроликов и кур? В «свободный» час кротки, как пери, Кто рипполином красит двери, Кто шьет, кто пишет образа? Кто куклам делает глаза? Кто охраняет кров и вещи, Как на посту своем солдат, От всяких кризисов зловещих, От всяких экстренных уплат? Легко министром быть финансов, Когда в шкатулке много шансов, Но гениальная рука Кроит бюджет из пятака… Ужели мы настолько грубы, Что будем их хулить взасос За чуть подкрашенные губы, За дым соломенных волос? Подтянутость — большая штука, И в прошлом нам тому порука — Обломов с рыхлою икрой. В халате, в шлепанцах с дырой… О дорогие эмигранты, Шершаво-жесткие козлы! Все эти женские таланты Достойны бешеной хвалы… Не стоим мы такого дара — Давайте ж пламенно и яро Подымем рюмки в небосвод: «За женский наш громоотвод!» 1930

Русская лавочка *

В

бочонке селедки Уютными дремлют рядами… Изысканно-кроткий Приказчик склоняется к даме: «Угодно-с икорки? Балык первоклассный из Риги…» Кот Васька с конторки Лениво глазеет на фиги. Под штофом с полынной Тарань аромат излучает… Ужель за витриной Парижская площадь сияет? Так странно в Париже Стоять над кадушкой с морошкой И в розовой жиже Болтать деревянною ложкой… А рядом полковник Блаженно припал к кулебяке,— Глаза, как крыжовник, Раскинулись веером баки… Холм яблок на стойке Круглится румяною митрой, Вдоль полки настойки Играют российской палитрой. Пар ходит, как в бане, Дух воблы все гуще и слаще, Над дверью в тумане Звенит колокольчик все чаще. 1931

Сказка о золотой рыбке *

_{(Новый вариант)}

Дело было весною в Париже. На камине стояла банка С золотою, потертою рыбкой… Поэт бросал ей облатки, Муравьиные яйца и крошки И из крана, два раза в сутки, Подливал ей свежую воду. Но скучала рыбка изрядно,— Подымалась к самому краю, Оплывала тесную банку, Беспомощно рот разевала, Словно астмой страдала несносной, И какие-то белые нитки Из ее живота волочились.

Как-то вечером тихой стопою Поэт подошел к камину, Покачал головой лохматой И промолвил с кроткой усмешкой: «Молчаливая, вялая рыбка, Золотая моя квартирантка! В старину с твоей прабабкой Преглупейшая штука случилась,— В старину она в сеть попалась, А старик был дурень отпетый И при том еще находился У своей старухи под лаптем… Отпустил бескорыстно он рыбку, А потом, по приказу старухи, С год он рыбке башку морочил, Потакая бабьим причудам… Я, дружок мой, ей-ей скромнее: Ни о чем я клянчить не буду, Отпущу тебя даром в Сену. От всего широкого сердца,— Плыви хоть до самого моря. Приходить я на берег не буду, Торговаться с тобой не стану, Даю тебе честное слово!» Показалось из банки рыльце, Бисерные глазки сверкнули… Чуть жилец не свалился на пол,— Прозвенела чуть слышно рыбка, Как комар, забравшийся в цитру: «Ты чудак, мой добрый хозяин! Мне совсем не нужна свобода — В Сене, милый, не очень-то чисто, По Сене плавают пробки, Раздутые кошки, собаки И всякий сор пароходный… И пищи в Сене немного,— Либо щука меня заглотает, Либо я сама с голодухи На крючок напорюсь рыболовный. Рыболовы стоят над мостами По десятку на каждую рыбку… Они, дорогой мой, французы, Они рыбок с крючка не спускают,— Не такие они дуралеи,— Они рыбок домой уносят, На оливковом жарят их масле… У тебя мне живется неплохо: Я привыкла давно к своей банке, Как ты к своей комнате тесной. Отпусти тебя бы на волю, Как об этом в стихах ты просишь, Пропадешь ты, как жук в океане… Об одном лишь тебя прошу я: Ты, хозяин мой, страшно рассеян,— Не бросай папиросного пепла, Бога ради, в мой домик стеклянный, И не жги до зари ты лампы,— Сочинять ведь и днем ты можешь… До утра я глаз не смыкаю При ночном электрическом солнце!»