Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

____

За цветущею оградой Петухами распевают То толстяк с гирляндой туфель, То веселый зеленщик. Головой крутя кудрявой,— Расшалившееся эхо,— Роза звонко повторяет Полнозвучные слова: «Scarpe! Scarpe! Pomodori! Foggiolini! Peperone!» [7] Рыжий кот, худой и драный, К милым пяткам нос прижал. И душе моей казалось, Что в зрачках бродячих зверя В этот миг блаженно млели Искры рыцарской любви.

7

«Карпы! Карпы!

Помидоры!

Отличные! Турецкие перцы!» (ит.).

____

Жалюзи щитом поставив, Словно в шапке-невидимке, Я смотрю на это чудо, Широко раскрыв глаза. Это радостное тельце, Этот полный кубок жизни Мне милей стихов Петрарки, Слаще всех земных легенд… На крыльцо я тихо вышел: Кот нырнул под жирный кактус, Табуретка покатилась… Палец в рот и глазки вверх. Долго, долго изучала Незнакомого синьора,— Оглушительно вздохнула И улыбкой расцвела.

____

На обложке русской книги Мы фонтан нарисовали, Рыбок с заячьими ртами, Тигра с гривой до земли. По моей ладони хлопал Кулачок кофейно-пухлый. Я молчал, она звенела, Как беспечный ручеек. Мать, белье с кустов снимая, В сотый раз взывала: «Роза!» Этих скучных пресных взрослых Никогда я не приму… Не хотите ль вы, синьора, Чтоб трехлетний одуванчик, Как солидный папский нунций Чинно вел со мною речь?

____

Нет у Розы пышной куклы С томно-глупыми глазами, Но ребенок, как котенок, Щепкой тешится любой. Вон она кружит вдоль пальмы, Высоко подняв к закату Тростниковый старый стебель С жесткой блеклою листвой. Па — направо, па — налево, Ножки — быстрые газели, Две-три ноты звонкой песни Заменяют ей оркестр. А глаза неукротимо Жгут языческим весельем И, косясь, ко мне взывают: «Полюбуйтесь-ка, синьор!»

____

«А теперь?» — спросила Роза. Я принес поднос с тарелкой. На тарелке пухлый персик И душистый абрикос. Роза стала за прилавок,— Я был знатный покупатель… Но пока я торговался, Роза съела весь товар. Кот крутил хвостом умильно. Кинув косточку с подноса, Роза тоном королевы Приказала зверю: «Ешь!» «А теперь?»… Сложила ручки. Затянувшись папироской, Я ей дал пустую гильзу. Мы курили. Двор молчал.

____

За мохнатым олеандром Ржаво всхлипнули ворота. На напев шагов знакомых Понеслось дитя к отцу. Руки вытянув, рабочий Вскинул девочку над шляпой, И слились на миг под небом Сноп кудрей и сноп цветов. Олеандры задрожали, Зашептались и затихли… «Ах, еще!» — звенела Роза, Руки-крылья вскинув ввысь. Он унес ее, как птицу, За цветную занавеску: Тень ребенка закачалась На коленях у отца…

____

Истомленные мимозы Листья легкие склонили, И шипит бамбук зеленый, Кротко жалуясь на зной. Наклонясь к кустам, рабочий Из ведра струею хлещет: Пьет земля, пьют жадно корни, Влажной пылью дышит двор. За отцом, сжав строго губки, Ходит

медленно ребенок, Из фиаски оплетенной Гравий влагой окропя. А фиаска так лукава — Ускользает и виляет… Каждый камушек невзрачный Надо Розе напоить.

____

Холод мраморных ступеней Лунным фосфором пронизан. Сбоку рамой освещенной Янтареет ярко дверь. Роза сонно и устало За отцом следит глазами, В белый хлеб впилась, как мышка, И на локоть оперлась. Ест отец, мать пьет кианти, Две звезды зажглись над пальмой, И сверчок пилит на скрипке В глубине за очагом. Лампа, мать, отец и звезды — Все сливается, кружится Тихим сонным хороводом И уходит в потолок. Каждый вечер та же сцена: Голова склонилась набок, Темно-бронзовые кудри Нависают на глаза. Мать берет ее в охапку,— Виснут ручки, виснут ножки, И несет, как клад бесценный, На прохладную постель. Сны сидят под темной пальмой, Ждут качаясь… Свет погаснет — Пролетят над занавеской И подушку окружат. Спи, дитя, — и я, бессонный, Буду долго, долго слушать, Как над кровлею твоею Шелестит во тьме бамбук. <1924>

Старая вилла *

Сквозь чугунную ограду Вдоль крутой стены Вглубь струится сумрак сада,— Остров тишины… Эвкалипты пышной кроной Ветви вниз струят, И фонтан струей бессонной Моет грудь наяд. Ряд колонн встал стройно к свету От окна к окну… Эх, пожить бы здесь поэту Хоть одну весну! По утрам вставал бы рано, Ставил самовар… На лужайке у платана Заструил бы пар. Там, где розы вкруг Париса Расточают страсть,— На траве у кипариса Повалялся б всласть. На террасе под охраной Греческих богов Я б почтил закат румяный Флейтами стихов… Ночью б стал у пышной двери, Озарил весь зал И «Онегина» Венере Медленно б читал… Паучок средь прутьев узких Тихо вяжет нить… Сто детей бездомных русских Здесь бы поселить! В городки б — на луг зеленый, А потом в лапту… Дискобол бы удивленный Опустил пяту. Возле пинии тяжелой На траве сухой Хоровод завил веселый С песнею лихой…

А пятнашки, кошки-мышки, Жмурки, чехарда? Засучили б вмиг штанишки И в фонтан — айда! А потом учили б в зале Сколько «дважды два», И читали б и писали Русские слова… По ночам, сложив тетрадки Стопкой на стене, С визгом прыгали б в кроватки В звонкой тишине. По горбатым одеяльцам Вился б лунный дым — И Диана б, сжавши пальцы, Удивлялась им. Проходи… Засов чугунный Крепко запер вход. В мертвом парке тихоструйный Рокот мертвых вод… Заколочены все двери. Вилла — старый склеп. Боги — в язвах, люди — звери. Разве ты ослеп? <1925> Рим