Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
Шрифт:
— Ах, так значит…
Сердце билось так сильно, что я не мог говорить последовательно.
— Так, значит, Натали осталась в кровати матери.
— Да, мсье.
— А Мари… Пойдемте к Мари.
Волнение душило меня. На эту ночь Джулианна была спасена!
Немыслимо, чтобы она решилась умереть этой ночью, когда возле нее лежит ее девочка. Каким-то чудом нежный каприз Натали спас мать. «Да благословит ее Господь, да благословит ее Господь!» Прежде чем взглянуть на спящую Мари, я посмотрел на пустую кроватку, в которой отпечаталось маленькое углубление. Меня охватило странное желание целовать подушку, почувствовать теплоту углубления.
Я повернулся к Мари, я наклонился к ней, задерживая дыхание, я долго разглядывал ее, отыскивая одну за другой сходные со мной черты, я чуть ли не пересчитывал нежные жилки, сквозившие на виске, на щеке и на шее. Она спала на боку, запрокинув голову, так что вся шея была видна под поднятым подбородком. Зубки маленькие, как чистые рисовые зернышки, блестели в полураскрытом ротике. Ресницы, длинные, как ресницы матери, бросали тень в углубления глаз и на верхнюю часть щеки. Нежностью дорогого цветка, поразительной тонкостью отличались эти детские черты, в которых, я чувствовал,течет моя утонченная кровь.
Никогда, с тех пор, как жили эти два существа, никогда я не испытывал такого глубокого, такого нежного и такого грустного чувства.
Я с трудом ушел оттуда. Мне хотелось бы сесть между двумя кроватками и положить свою голову на крае пустой кроватки, чтобы дождаться завтрашнегодня.
— Покойной ночи, Эдит, — сказал я, выходя из комнаты.
И голос мой дрожал, но не прежней дрожью.
Придя в свою комнату, я снова бросился плашмя на кровать. И, наконец, я отчаянно разрыдался.
Когда я проснулся от тяжелого, как бы животного сна, который внезапно задавил меня ночью, я не мог сразу вернуться к действительности.
Понемногу мой ум освободился от ночного возбуждения, и действительность предстала холодная, голая, неотразимая. Что было предшествующее отчаяние в сравнении с ужасом, охватившим меня теперь?
Нужно было жить! Это равнялось тому, как будто мне предложили глубокую чашу, сказав: «Если ты хочешь жить сегодня, если ты хочешь жить, нужно выжать в эту чашу всю кровь твоего сердца до последней капли», бесконечное отвращение, брезгливость, ужас поднялись в глубине моего существа. И, тем не менее, нужно было жить; нужно было сегодня же утром принять жизнь! И, кроме того, нужно было действовать.
Сопоставление, которое я мысленно сделал между действительным пробуждением и тем, о котором я накануне мечтал и которое я ждал в Вилле Сиреней усилило мое страдание. «Невозможно, — думал я, — чтобы я согласился на такое положение; это невозможно, чтобы я мог встать, одеться, чтобы я вышел отсюда, увидел бы Джулианну, чтобы я говорил с ней, чтобы я продолжал притворяться перед матерью, чтобы я ждал благоприятного момента для окончательного объяснения, чтобы в этом объяснении я установил условия наших будущих отношений. Это невозможно. Что же тогда? Уничтожить одним ударом, радикально, все, что страдает во мне!.. Освободиться, избежать опасности… Ничего другого не остается».И, разбирая легкость поступка, представляя себе быстроту исполнения, спуск курка, действие пули, последующий за этим мрак, я испытывал во всем теле какое-то страшное напряжение, смешанное тем не менее с ощущением облегчения, почти приятным. «Ничего другого не остается».
Я услышал стук в дверь и голос брата:
— Ты еще не встал, Туллио? Можно мне войти?
— Войди, Федерико.
Он вошел.
— Ты знаешь, что уже поздно. Больше девяти часов…
— Я заснул очень поздно, я был очень утомлен.
— Как ты себя чувствуешь?
— Так себе…
— Мать встала. Она сказала мне, что Джулианна чувствует себя довольно хорошо. Хочешь, я раскрою тебе окно. Сегодня чудная погода.
Он раскрыл окно. Волна свежего воздуха хлынула в комнату, шторы надулись как два паруса; вдали виднелась лазурь.
— Ты видишь!
Яркий свет обнаружил на моем лице признаки моего отчаяния; потому что он прибавил:
— Ты тоже был болен эту ночь?
— Мне кажется, у меня была маленькая лихорадка…
Федерико смотрел на меня своими ясными глазами; и в этот момент мне казалось, что на мне вся тяжесть лжи и будущих притворств. О, если бы он знал!
Но, как всегда, его присутствие отогнало от меня охватившую меня низость, кажущаяся энергия, точно после глотка укрепляющего лекарства, вернула мне самоуверенность. Я подумал: «Как бы он себя повел на моем месте?» Мое прошлое, мое воспитание, сама эссенция моей природы отвергали всякую возможность подобного совпадения; по крайней мере, одно можно было сказать наверное: в подобном или другом несчастье, он держал бы себя, как человек сильный и великодушный, он смело встретил бы несчастье, он предпочел бы самого себя принести в жертву, чем жертвовать другим.
— Дай, я пощупаю, — сказал он, — подходя.
И он коснулся ладонью моего лба, послушал мой пульс.
— Кажется, теперь прошло. Но какой неровный у тебя пульс?
— Дай мне встать, Федерико; поздно.
— Сегодня, после полудня, я еду в лес Ассоро. Если хочешь, поедем вместе, я велю оседлать для тебя Орландо. Помнишь ты этот лес? Как жалко, что Джулианна не совсем здорова! А то мы взяли бы ее с собой. Она увидела бы, как горит уголь…
Когда он произносил имя Джулианны, казалось, его голос становился более нежным, более кротким и как бы сказать, более братским. О, если бы он знал!
— До свидания, Туллио. Я отправляюсь на работу. Когда примешься ты мне помогать?
— Сегодня же, завтра, когда ты хочешь…
Он засмеялся.
— Какое рвение! Ну, хорошо: я испытаю тебя. До свидания, Туллио.
Он вышел своей бодрой, легкой поступью, потому что он всегда придерживался изречения написанного на солнечном циферблате: Hora est benefaciendi.
Было десять часов, когда я вышел из комнаты. Яркий свет апрельского утра, врывавшийся в Бадиолу через раскрытые окна и балконы смущал меня. Как носить маску при таком свете?
Прежде чем войти в комнату Джулианны, я хотел видеть мать.
— Ты поздно встал, — сказала она, увидя меня. — Как ты тебя чувствуешь?
— Хорошо.
— Ты бледен.
— Кажется, у меня была лихорадка сегодня ночью, но теперь прошло.
— Ты видел Джулианну?
— Нет еще.
— Она хотела встать, милая девочка! Она говорит, что больше ничего не чувствует, но у нее такой вид…
— Я иду к ней.
— Не забудь написать доктору. Не слушай Джулианны. Напиши сегодня же.