Том 2. Повести

Миксат Кальман

Но Катица была, пожалуй, даже красивее дочери сапожника из Мюнхенской галереи. Стоило в этих краях зайти разговору о какой-нибудь прославленной красавице, ее непременно сравнивали с Катицей: «Есть ли еще такая, как Кати?», «А красивее ли она дочери Апро?»

Однако еще большим доказательством ее красоты было то обстоятельство, что все старушки города, о внешности которых в пору их девичества за отсутствием свидетелей уже весьма трудно было судить, словно сговорившись, утверждали:

— Я была точь-в-точь такая, как Кати Апро.

Это не исключало, разумеется, всяческих поношений по ее адресу: старухи завидовали своей копии!

— Какое несчастье для нее эта дивная красота, какое несчастье! А нужно признать,

она действительно красавица! Ее движения, походка — все так благородно! Самое простенькое перкалевое платьице на ее чудесной фигуре выглядит роскошнее нарядов какой-нибудь графини или герцогини. Но что толку? Кому от этого прок? Что пользы, если бы гусыня запела канарейкой? И если оперенье у нее было бы фазанье? Все равно ее не поместили бы в клетку, а гусаки и смотреть бы на нее не стали. Вот и все, чего бы она добилась. Ее не приняли бы в свою птичью среду ни фазаны, ни гуси, ни канарейки. Ну кто возьмет Кати в жены? Какой-нибудь ремесленник? Он с ума не сошел! Ему нужна женщина, которая одновременно была бы и инструментом и подспорьем. Ему нужна пила и женщина или рубанок и женщина. А на что ему красивый цветок? Взор его, конечно, тоже видит красивое, но ему от этого становится только холодно. Ведь красота — это прожорливый зверь, она так и поглощает кружева да бантики. Целые витрины. Мастеровой человек не отважится жениться на Кати. Положим, на ней женится благородный господин. Господин, но какой! Если из мелко плавающих, так он побоится, — ему ведь не простят женитьбы на дочери сапожника: такая партия для него — конец. Кто же тогда остается?! Какой-нибудь большой барин? Что ж, большому барину это не страшно; но чем бы это кончилось? Тем же, что и с цветами абрикосового дерева, захваченными по весне морозцем: налетит, обдаст своим холодным дыханием и унесется прочь, — а цветы увядают и осыпаются.

Доля истины есть в пересудах старух. Катице исполнилось уже восемнадцать лет, а женихи в доме все еще не появлялись.

Дочери более бедных мастеров подряд выходят замуж, даже некрасивые, а она, такая красавица, остается дома, и никто даже не поинтересуется, существует пи она вообще. С ума, что ли, посходили нынешние парни? Или эти ослы соблюдают этикет, словно графы какие: никто не хочет первым взять лучший кусок с блюда?

Стыдно не стыдно, а бедной Кати пришлось довольствоваться тем, что на нее пялят глаза, смотрят разинув рот, что фотографии ее выставляются в витринах, а местный скульптор лепит с нее статую девы Марии для Брашовской церкви.

Странным было и то, что старшеклассники-гимназисты часами простаивали перед витриной сапожной мастерской Апро, глазея на выставленные в ней сапоги и ботинки; почтеннейший Апро приписывал это тому, что продукция его стала еще более совершенной, чем ранее, и что молодое поколение более способно оценить его шедевры. Но безусые молодчики вряд ли топтались бы перед витриной, если бы за стеклом не видна была Кати, работающая за швейной машинкой.

Разумеется, следы этого увлечения остались и в гимназическом кондуите в виде целой кипы изъятых сонетов, мадригалов и стихов под одним и тем же названием: «К ней». Музы не дремали, но женихи так и не появлялись.

Чем дальше, тем становилось заметней это обстоятельство, так что и господин Апро чувствовал себя уязвленным; к тому же и знакомые начали подтрунивать:

— Когда же вы выдадите замуж Катицу?

— Вот увидите, сударь, в один прекрасный день сюда явится какой-нибудь благородный господин. Недаром говорится! «Чем дольше девица ждет, тем краше судьбу найдет…»

— Она будет ждать столько, сколько я захочу, — спесиво отвечал Апро, известный гордец.

Сама же Катица, казалось, менее всего тревожилась об этом. Странная она была девушка, замкнутая и холодная, как лед. И домоседка, словно Золушка. Чудно: иметь такую очаровательную мордочку и не стремиться ее показать! Другая бы на ее месте целыми

днями фланировала по улице. Кати же, кроме церкви, куда она ходила по воскресным дням, не бывала нигде на свете, разве только заглядывала к своей тетушке — свояченице господина Апро, то есть вдове Яноша Апро, урожденной Амалии Фаркаш, которая служила ключницей, поварихой и экономкой у председателя местного банка «Хунния» досточтимого Ференца Колоши.

Под счастливой звездой уродилась эта тетушка Мали: ведь как удачно пристроилась — что блоха, перескочившая с холодной рогожи в постель к дородной еврейке. Она попала к богатому, утонченному человеку, который бросал на ветер деньги с той же легкостью, как другой — обсевки. А кроме того, какой властью пользуется она при легкомысленном холостяке: всем распоряжается, стряпает, жарит, парит и сама как сыр в масле катается!

Тетушка Мали была единственной; родственницей Катицы; она заботилась о платьях девушки, дарила иногда безделушки, и всякий раз, когда Кати приходила к ней, на комоде стояли тарелки с печеньем и пирожными и банка с вареньем, специально приготовленные для племянницы. Катица была большой сластеной и порою по три-четыре раза на день забегала в дом к Колоши полакомиться, как кошечка, нашедшая лазейку в каморку со съестным.

Тетушка Мали тоже нет-нет да забредет в лавку Апро. Набросит на плечи шаль, и готово: идти тут близко — всего четвертый дом от них. И всегда они с Катицей находили о чем пошептаться. Тетушка Мали питала глубокую и искреннюю привязанность к росшей без матери девушке и то и дело повторяла: «Что ни накоплю, что после себя ни оставлю — все достанется Катице!»

Почтеннейший Апро обсуждал с тетушкой Мали планы на будущее.

— Мне начинает не нравиться, — сказал он однажды тетушке Мали, сидя с нею в отдельной комнате мастерской и протирая очки своим зеленым суконным фартуком, — что у Кати до сих пор нет жениха. Девушка она интересная, да вот пока не выпало ей счастье. Может быть, пора ее людям показать, в театр вывозить или еще куда развлечься? Что ты об этом думаешь» свояченица?

— Думаю, что рано еще.

— Какое рано! Ведь ей не сегодня-завтра девятнадцать.

— Все равно. Катица — еще ребенок. Она поздно развилась. Да к тому же и не думает еще о замужестве.

— Ой ли?

— Я-то знаю.

— Что, она сказала?

— Я сама догадалась. Когда она приходит к нам, я часто посылаю ее в сад.

— В сад? — удивился Апро. — А зачем?

Тетушка Мали хитро улыбнулась, что, впрочем, не шло к ней, так как у нее были плохие зубы.

— А затем, своячок-голубок, что гуляет она всегда в той части сада, где земляника и черешневые деревья. Отсюда я и заключаю, что пока у нее никого нет и ни о чем таком она не думает. Вот когда замечу, что она замечталась среди кустов пеларгонии и сирени…

— Гм, конечно, конечно, — прервал ее сапожник. — Женский ум все равно что слюна ласточки: красивые замысловатые штуки можно строить с ее помощью… А все-таки для меня это зазорно, что у нее нет жениха.

— Еще появится.

— Да вот пока что-то не появляется. Мои парни даже заговорить с ней не смеют.

Свояченица пренебрежительно махнула рукой:

— Уж не хочешь ли ты выдать Кати за какого-нибудь мастерового?

— А за кого же?

Тетушка Мали подбоченилась, в глазах у нее загорелись зеленые, как у змеи, огоньки.

— Что? Да есть ли у тебя душа? Отдать это нежное, как бисквит, драгоценное тело какому-нибудь мужлану с узловатыми лапами, чтобы он еще и бил ее! Эти мастеровые все грубияны… И напрасно ты надуваешь губы, сам был точно таким же. И муж мой ничем от вас не отличался, так что я всегда с синяками ходила, пока он был жив… Господи, дай его душе, где бы она ни находилась, вечное успокоение, как успокоилась теперь моя бедная плоть… Нет, нет, своячок! Пусть Кати подождет. Она создана для лучшего. Она будет барыней, вот увидишь.