Том 2. Повести
Шрифт:
— Эй, постой! — рявкнул Морони. — Хочешь улизнуть поскорей, а?
Пишта Тоот обернулся и остановился — он не мог до конца оставаться трусом.
— Чего ты от меня хочешь?
— Так уходить не годится, Пишта.
— Многое из того, что я сделал, не годится, — со своеобразным пафосом возвестил Тоот от двери и вышел в переднюю.
Морони бросился за ним, но Тоот уже шагнул на террасу.
— Вернись, старина. Что было, то было! Я же тебя не съем. Вернись!
— Нет, нет, — пробормотал Пишта Тоот, исчезая во тьме. А почему бы им было не поужинать вместе, раз уже еда приготовлена? Что есть жизнь? Vanitas vanitatum. [25]
25
Суета сует (лат.).
— Пишта, ладно, я на тебя не сержусь! Только вернись! Не уходи так!
Густой, непроглядный туман стлался над безлюдною улицей, протяжно выл над домами ветер. Неясные силуэты запоздалых пешеходов проступали сквозь плотную завесу тумана, но различить, кто из них Пишта Тоот, было нельзя. Возможно, он был уже далеко, и лишь прохожие слышали, как Морони истошно кричал:
— Вернись, Пишта! Не дури, Пишта!
Ветер подхватывал отдельные звуки и целые слова и вплетал их в свой бессмысленный вой.
Вот и конец этой банальной истории. Кто знает: то ли Пишта не слышал, то ли и в самом деле задурил — да это и не столь важно. Со временем, разумеется, он опять станет слышать и перестанет дурить. Я, по крайней мере, в этом абсолютно уверен, хотя мне нет решительно никакого дела до всяких «потом». Признаюсь, мне бы хотелось продолжить рассказ, потому что я-то ведь знаю, что было потом, но — дал слово, держись. Впрочем, я думаю, вы уже забыли, с чего я начал эту историю. Извольте, я повторю.
«Немало написано литературных произведений, в которых авторы столь умело управляют сюжетом, столь искусно переплетают нити повествования, так выгодно расставляют эпизоды и сцены, что в конце концов конфликт назревает из ничего. Спору нет, это тоже высокое мастерство. А вот мне известен такой конфликт, из которого в конце концов так ничего и не назрело».
Итак, вот вам конфликт — и следовательно, рассказ мой окончен.
Данному мною слову я не изменю, ибо считаю недостойным джентльмена после подобного заявления присочинить что-либо еще.
1895
КАВАЛЕРЫ
Перевод О. Громова
Я хорошо знаю благородный комитат Шарош, так как часто туда наведываюсь, у меня там и родственники есть и друзья, важные и не важные господа, что, впрочем, почти одно и то же, ибо в Шароше даже мелкая сошка может быть важной особой и, наоборот, важные господа — все те же мелкие сошки. В Шароше царят хорошие манеры и несбыточные иллюзии. Я часто бывал на комитатских балах и банкетах и каждый раз готов был поверить, что сижу рядом с сотней Эстерхази *, хотя мне доподлинно было известно, что это лишь писаря да мелкие чиновники из комитатской управы, которые нуждаются, возможно, даже голодают втихомолку, но стоит им почувствовать на себе взгляд незнакомого человека, как они с княжеским шиком готовы расстаться с последними пятью форинтами.
Совсем противоположная картина на Алфёльде, где нетрудно познакомиться с целым роем шалопаев, которые из-за монетки в шесть крейцеров способны вцепиться
Бедность шарошан — лишь дурной сон, от которого они то и дело встряхиваются за бокалом французского шампанского, точно так же, как богатство алфёльдских господ и принадлежность их к дворянскому сословию — не более как прозаический факт, зарегистрированный на страницах поземельной книги и выраженный в нагромождении цифр и букв.
Но что это? Куда меня завели эти бессмысленные сопоставления! Какое дело до всего этого шаферу, который ведь вовсе не этнограф, а всего-навсего шафер. Зачем ему порочить ту или другую местность; как знать, не придется ли и там оказаться когда-нибудь шафером? Самое лучшее, если я ограничусь изложением фактов. Итак, изволите ли видеть, мой собрат по перу, газетный репортер Эндре Чапицкий, пишущий под псевдонимом «Оратор» премилые статьи и фельетоны, на днях пригласил меня шафером на свою свадьбу.
— И вы вступаете в ряды порядочных людей?! — воскликнул я удивленно. — Не рано ли?
Чапицкий недурен собою, но еще зелен и к тому же чересчур легкомыслен.
Он покачал головой — нет, мол, совсем не рано.
— Прошлым летом в Бартфе я познакомился с красивой девушкой, некоей Каталиной Байноци.
— Откуда она?
— Тоже из комитата Шарош.
— Блондинка, шатенка?
— Самая очаровательная блондинка в мире.
— Ну, это хорошо. Брюнетки, пожалуй, еще лучше, но в женщине-брюнетке есть что-то демоническое. Во всяком случае, я согласен быть шафером. Но где состоится свадьба?
— В Лажани, у родителей Катицы.
— А кто ее родители?
— Мать Катицы, оставшись вдовой, вышла вторично замуж за отставного майора Иштвана Лажани. В его доме и будет свадьба.
— Как туда добраться?
— До Эперьеша — по железной дороге, а оттуда — на лошадях.
— Ну, а как обстоит дело с деньжатами?
Мне казалось, что в них Чапицкий нуждается больше, чем в жене.
Эндре лучезарно улыбнулся, как улыбаются лишь безумцы-поэты.
— Подобного вопроса Чапицкие никогда не задавали своим невестам, — ответил он гордо.
— Ну конечно, — заметил я, — ибо они уже заранее были осведомлены об этом тестем или тещей.
Он надменно вскинул голову.
— Чапицкие никогда…
Эндре хотел сказать, что они никогда не знали безденежья, но я располагал такими неопровержимыми доказательствами обратного (по крайней мере, в отношении Эндре Чапицкого), что он почел за лучшее закончить фразу словами:
— …никогда не женились ради денег!
Гм… Чапицкие! Как будто он сказал: Виттельсбахи * никогда не женились ради денег. Есть что-то донкихотское в этих шарошанцах! Однако любопытнее всего то, что на сей раз молодой человек из Шароша женился на шарошской девушке, ибо коренные шарошанки, как известно, выходят замуж в другие комитаты, да и шарошские женихи также ищут невест в других комитатах. Даже каннибалы не едят друг друга. Умирающий крестьянин подзывает к себе сына и говорит ему: «Все битые стекла и горшки в стране я завещаю тебе!» Умирающий барин не скупее: в мире много хороших невест и всех их он оставляет своим сыновьям в наследство. Шарошане только родятся в Шароше, но живут они в других краях, так что в день Страшного суда собрать их всех будет весьма затруднительно.