Том 2. Рассказы и фельетоны
Шрифт:
— Слово для доклада по поводу Международного дня работницы предоставляется Ивану Ивановичу.
Иван Иванович, исполненный алкогольного достоинства, за третьим разом взял приступом эстраду и доложил такое:
— Прежде чем говорить о Международном дне, скажем несколько слов о венерических болезнях!
Вступление это имело полный успех: наступило могильное молчание, и в нем лопнула электрическая лампа.
— Да-с… Дорогие мои международные работницы,— продолжал фельдшер, тяжело отдуваясь,— вот я вижу ваши личики передо мной в количестве восьмидесяти
— Сорока,— удивленно сказал председатель, глянув в контрольный лист.
— Сорока? Тем хуже… То есть лучше,— продолжал оратор,— жаль мне вас, дорогие мои девушки и дамы… Пардон,— женщины! Ибо чем меньше населения в данной области, как показывает статистика, тем менее заболеваний венерическими болезнями, и наоборот. И в частности, сифилисом… Этим ужасающим бичом для пролетариата, не щадящим никого… Знаете ли вы, что такое сифилис?
— Иван Иванович! — воскликнул председатель.
— Помолчи минутку. Не перебивай меня. Сифилис,— затяжным образом, икая, говорил оратор,— штука, которую схватить чрезвычайно легко! Вы тут сидите и думаете, что, может быть, вы застрахованы? (Тут фельдшер зловеще засмеялся…) Хм!.. Шиш с маслом. Вот тут какая-нибудь девушка ходит в красной повязке, радуется, восьмые там марты всякие и тому подобное, а потом женится и, глядишь, станет умываться в один прекрасный день… сморкнется — и хлоп! Нос в умывальнике, а вместо носа, простите за выражение, дыра!
Гул прошел по всем рядам, и одна из работниц, совершенно белая, вышла за дверь.
— Иван Иванович! — воскликнул председатель.
— Виноват. Мне поручено, я и говорю. Вы думаете, что, может, невинность вас спасет? Го-го-го!.. Да и много ли среди вас неви…
— Иван Иванович!! — воскликнул председатель.
Еще две работницы ушли, оглянувшись в ужасе на эстраду.
— Придете вы, например, сюда; ну, скажем, бак с кипяченой водой… То да се… Жарко, понятное дело,— расстегивая раскисший воротничок, продолжал оратор,— сейчас, понятное дело, к кружке… Над вами: «Не пейте сырой воды» и тому подобные плакаты Коминтерна, а пред вами сифилитик пил, со своей губой… Ну, скажем, наш же председатель…
Председатель без слов завыл.
Двадцать работниц с отвращением вытерли губы платками, а кто их не имел — подолами.
— Что ты воешь? — спросил фельдшер у председателя.
— Я никаким сифилисом не болел!! — закричал председатель и стал совершенно такой, как клюква.
— Чудак… Я к примеру говорю… Ну, скажем, она,— и фельдшер ткнул трясущимся пальцем куда-то в первый ряд, который весь и опустел, шурша юбками.
— Когда женщина 8-го Марта… Достигает половой, извиняюсь, зрелости,— пел с кафедры оратор, которого все больше развозило в духоте,— что она себе думает?
— Похабник! — сказал тонкий голос в задних рядах.
— Единственно, о чем она мечтает в лунные ночи,— это устремиться к своему половому партнеру,— доложил фельдшер, совершенно разъезжаясь по швам.
Тут в избе-читальне начался стон и скрежет зубовный. Скамьи загремели и опустели. Вышли поголовно все работницы, многие —
Остались двое: председатель и фельдшер.
— Половой же ее партнер,— бормотал фельдшер, качаясь и глядя на председателя,— дорогая моя работница, предается любви и другим порокам…
— Я не работница! — воскликнул председатель.
— Извиняюсь, вы мужчина? — спросил фельдшер, тараща глаза сквозь пелену.
— Мужчина! — оскорбленно выкрикнул председатель.
— Непохоже,— икнул фельдшер.
— Знаете, Иван Иванович, вы пьяный, как хам,— дрожа от негодования, воскликнул председатель,— вы мне, извините, праздник сорвали! Я на вас буду жаловаться в центр и даже выше.
— Ну, жалуйся,— сказал фельдшер, сел в кресло и заснул.
Банщица Иван
В бане на станции Эсино Муромской линии в женский день, пятницу, неизменно присутствует один и тот же банщик дядя Иван, при котором посетительницам бани приходится раздеваться, пользуясь тазами вместо фиговых листков.
Неужели нельзя поставить в пятницу в баню одну из женщин, работающих в ремонте?
До того неприлично про это писать, что перо опускается.
— Дядь Иван, а дядь Иван!
— Што тебе? Мыло, мочалка имеется?
— Все имеется, только умоляю тебя, уйди ты к чертям!
— Ишь какая прыткая, я уйду, а в это время одежу покрадут. А кто отвечать будет — дядя Иван. Во вторник мужской день был, у начальника станции порцыгар свистнули. А кого крыли? Меня, дядю Ивана!
— Дядя Иван! Да хоть отвернись на одну секундочку, дай пробежать!
— Ну ладно, беги.
Дядя Иван отвернулся к запотевшему окошку предбанника, расправил рыжую бороду веером и забурчал:
— Подумаешь, невидаль какая. Чудачка тоже. Удовольствие мне, что ли? Должность у меня уж такая похабная… Должность заставляет.
Женская фигура выскочила из простыни и, как Ева по раю, побежала в баню.
— Ой, стыдобушка!
Дверь в предбанник открылась, выпустила тучу пара, а из тучи вышла мокрая, распаренная старушка, тетушка дорожного мастера. Старушка выжала мочалку и села на диванчик, мигая от удовольствия глазами.
— С легким паром,— поздравил ее над ухом сиплый бас.
— Спасибо, голубушка. Спас… Ой! С нами крестная сила. Да ты ж мужик?!
— Ну и мужик, дак что… Простыня не потребуется?
— Казанская Божья Мать! Уйди ты от меня со своей простыней, охальник! Что ж это у нас в бане делается?
— Что вы, тетушка, бушуете, я же здесь был, когда вы пришли!
— Да не заметила давеча я! Плохо вижу я, бесстыдник. А теперь гляжу, а у него борода как метла! Манька, дрянь, простыней закройся!
— Вот мученье, а не должность,— пробурчал дядя Иван, отходя.