Том 2. Студенты. Инженеры
Шрифт:
Карташеву стало неприятно, и он подумал:
«Ну, все-таки с Ивановым встречался… А Маня! — радостно вспомнил он о своей сестре. — Маня говорила, что она и до сих пор поддерживала прежние отношения. Ах, как жаль, что я про нее не вспомнил у Борисова. Ну, ничего, когда приеду — брошу вскользь, это еще сильнее будет, и надо будет с Маней поближе сойтись…»
На террасе Карташев застал младшего Сикорского и двух сестер.
— Ну, рассказывайте, — сказала ему Марья Андреевна. — Малины со сливками хотите?
Карташев
Рассмешил своим визитом к Данилову и передал свое чаепитие у Борисова.
— Они меня спрашивали, кто вы и что вы, — обратился он к Сикорскому, — и высказали предположение, что раз вы были за границей, то глаза у вас должны быть открытые. Я сказал, что, по-моему, это так и что вы относитесь ко всей нашей жизни отрицательно.
Сикорский безнадежно махнул рукой.
— Видите, я одинаково отрицательно отношусь и к вашему правительству, и к вам, красным, и ко всему русскому народу, потому что вековое рабство так сгноило его, что я уже не верю, чтоб этот народ мог когда-нибудь встать на ноги.
— Этот народ? — переспросил Карташев. — Ваш народ?..
— Нет. Мой народ, моя родина там, где мне хорошо. Для меня нет ни француза, ни немца, ни англичанина, ни тем менее русского, румына, турка, китайца.
— Почему же вы живете в России?
— Потому что здесь легче всего заработать столько денег, чтобы потом жить, где хочешь и как хочешь.
— И всегда опять воротишься сюда же, — сказала Марья Андреевна. — Родные, знакомые, привычки, вкусы.
— Ерунда! — презрительно махнул рукой Сикорский.
— Вы знаете, — сказал Карташев, — они, между прочим, просят всех не делать визитов инспекции.
— Ну, конечно, не буду. Эту сволочь за людей нельзя признавать. Я понимаю еще какого-нибудь станового, попа, берущего взятки. Но свой брат инженер, цинично, открыто берущий и требующий еще уваженья к себе… Тьфу! Наглость, выше которой ничего не может быть! Как-то на днях сюда к нам забрался этот пьяница старший инспектор — я удрал.
— А Пете что оставалось делать? — подняла плечо Марья Андреевна. — Когда он чуть не силой влетел к нам?
— И о Петре Матвеевиче говорили, и все признали его безвыходное положение как начальника первой дистанции.
— Вы понимаете, всё под носом здесь; выехал на пикник, а рапортует, что на линии был, за работами следил. Петя говорит, что на мосту от них отбоя нет. Извозчик к мосту всего двугривенный стоит, а он разъездов, которые наша же контора оплачивает, выведет себе на сто рублей. — Ну! прямо совестно смотреть на это бесстыжее отродье. Пьян, ничего не знает, ничего не понимает, несет такую чушь, что уши вянут.
— А попробуй с ним не поладить!
— Самое лучшее, конечно, избегать их, как чумы.
— Деньги получили? — спросила Марья Андреевна.
— Получил.
— Ну, давайте
— Нет, Марья Андреевна, эти деньги я решил истратить.
— Куда?
— На подарки матери, сестре, брату.
— Слушайте, так хоть сделайте толковые подарки. Знаете, что б я вам посоветовала: деньгами им дайте, а то ведь накупите всякой ненужной дряни, как вот он, — она показала на брата, — а того, что нужно, и не купите.
— Ну, матери, например, как же деньгами?
XIII
Карташев приехал в Одессу утром. Его никто не ждал, и тем более обрадовались.
Нашли его помолодевшим, поздоровевшим и таким жизнерадостным, каким уже давно не видали.
Пошли за дядей Митей, который в это время был в городе, и, слушая Карташева, и мать и дядя постоянно крестились.
— Ну, слава тебе, господи, слава тебе!
Когда мать услыхала, что он уже помощником начальника дистанции, получает уже по двести рублей в месяц, она встала, прошла в спальню и долго там молилась, стоя на коленях перед образом.
Возвратившись, она горячо поцеловала сына в лоб и сказала:
— От всей души тебя поздравляю и не сомневаюсь, что мой сын будет и умный, и дельный, и будет украшением своей корпорации. Теперь сделай своей матери подарок: подари мне двести рублей.
— Я хотел вам больше подарить! — рассмеялся Карташев.
— Больше не надо. Дай свой портфель — я сама возьму.
Она взяла из портфеля, возвратила портфель сыну, а двести рублей держала в руках.
— Когда ты был безнадежно болен, я пообещала из первого твоего жалованья послать эти двести рублей на Афон, и сегодня они будут посланы.
Маня дергала носом и, протянув руку к матери, лукаво сказала:
— Лучше дайте мне…
— Нет, нет, — решительно сказала мать.
— Конечно, не отдавайте, сестра, — поддержал ее и дядя, — и я и от себя еще дам.
Он тоже вынул двести рублей.
— Тогда я закажу также на Афон, на эти двести рублей, образ с тремя святителями: Пантелеем, Дмитрием и Артемием, и этот образ, — обратилась она к брату, — мы подарим не ему, а жене его. Согласен?
— Так ведь он кухарку же собирался взять себе в жены! — рассмеялся дядя и, обняв племянника и целуя его, сказал: — Сердце мое, как люблю я тебя.
А мать сказала:
— Это уж его право выбирать себе жену; кого возьмет, та и будет моей дочерью.
— Да, жалко, жалко, что Деля теперь не видит тебя, — сказала Маня, — она, кстати, тебе кланяется.
— Спасибо, — сказал Карташев и посмотрел на часы. — Мне надо ехать в город.
Он рассказал, что привез письмо главному уполномоченному Полякова, инженеру Савинскому, и что хочет его сейчас же отвезти, заехав предварительно в магазин купить себе летний костюм.