Том 2. Студенты. Инженеры
Шрифт:
Евграф Пантелеймонович встал, попрощался со всеми и ушел, а за ним пошла и Евгения Борисовна, сказав:
— Я только провожу мужа!
Савинский еще долго просидел, рассказывая о своих инженерных скитаниях.
— Вы знаете, с Европейской Россией мне пришлось так ознакомиться, что чуть ли не во всех ее бесчисленных углах перебывал, имея перед глазами весь разрез нашей жизни, от крестьянской избы и последнего рабочего до самых высоких палат.
Коснулся Савинский и войны, заметив иронически,
— Я уверен, что мы гораздо ближе к конституции, чем думают наши правители.
Маня, очевидно, произвела на Савинского впечатление. Он постоянно обращался к ней и даже предложил быть посредником с заграницей по части получения всяких книг, журналов и газет, объяснив, что он получал все это без цензурных помарок.
Между прочим, он сказал:
— Я сразу догадался, что вы сестра Артемия Николаевича, увидав вас сегодня утром на извозчике.
Маня покраснела, улыбнулась и ответила:
— И, увидав меня, вы были так любезны, что не задержали брата ни минуты. Вот как невольно можно явиться помехой в деле.
— Помехи никакой.
Прощаясь, Савинский передал Карташеву письмо к Данилову, заметив вскользь:
— Ничего спешного в нем нет.
Аглаида Васильевна, прощаясь с Савинским, приглашала его бывать и благодарила за сына.
— Помилуйте, мы должны благодарить Артемия Николаевича, что он попался к нам. Я жалею, что не захватил письмо Данилова, вы увидели бы из него, как он относится к вашему сыну. Называет его даже орленком. Кто знает, что такое даниловские орлы, только тот оценит, что это значит.
Когда Савинский уехал, все были в восторге, все были очарованы им.
— Ай, какой умница! — говорила горячо Аглаида Васильевна. — И как образован. Теперь я только понимаю, что такое инженеры. Если во французской революции такую видную роль сыграли юристы, то в нашей, я уверена, сыграют инженеры. И такой отзывчивый, простой, все понимающий. Вот это мой идеал русского образованного человека. И как была я права, когда настояла на том, чтобы не пускать тебя в Пажеский корпус.
— Вы, сестра, вспомните мое слово — Савинский будет министром. И раз уже твое такое счастье, — обратился дядя к племяннику, — то держись за него, мое сердце, и руками и ногами…
— И зубами, — перебил Сережа. — Вот так!
И Сережа скорчил уродливую физиономию, оскалив и плотно сжав зубы.
— А чтоб ты и знал, что так! — сказал дядя. — А потом и сам будешь министром.
— Ой-ой, — замахал руками Сережа, — такая высокая компания не по плечу больше мне, и я бегу…
— И я иду, — сказала, вставая, Маня.
Была суббота, монастырский колокол мирно и однозвучно
Аглаиде Васильевне очень хотелось заманить сына в церковь, но, боясь отказа, она незаметно, поманив Евгению Борисовну в комнаты, сказала ей:
— Дорогая моя, мне хочется повести Тёму в церковь. Попросите его быть вашим кавалером — тогда он пойдет.
Евгения Борисовна, лукаво улыбаясь, подошла к Карташеву и сказала со своей обычной манерой, и ласковой и повелительной:
— Будьте моим кавалером в церковь.
Карташев поклонился и предупредительно ответил:
— С большим удовольствием.
— Ну, так я только пойду оденусь и посмотрю, что делает Аля.
— Может быть, и ты с нами? — обратилась к брату Аглаида Васильевна.
— А что ж? С удовольствием пойду.
Немного вперед шла Аня в своей круглой соломенной шляпке, короткой накидке и коротком платье, тут же сзади Аглаида Васильевна с братом, а значительно отстав, шли Карташев с Евгенией Борисовной.
Сначала шли молча, потом она сказала:
— Получила от Дели письмо, кланяется вам.
В голосе Евгении Борисовны почувствовалась Карташеву особая нотка.
— Очень, очень ей благодарен. Пожалуйста, кланяйтесь от меня ей. Я никогда не забуду того короткого времени, которое провел в ее обществе. Как она теперь поживает?
— Пишет, что скучно. На днях она уезжала к сестре в имение в Самарскую губернию — там у нас у всех имения, а на зиму опять возвратится к отцу. Весной же мы с ней и мужем думаем поехать за границу. Пасху она проведет с нами здесь, и после пасхи вместе уедем.
Евгения Борисовна помолчала и сказала с своей обычной авторитетностью:
— Деля очень хороший человек и даст большое счастье тому, кого полюбит.
— О, я в этом не сомневаюсь, — горячо ответил Карташев. И печально докончил: — И я даже представить не могу человека, который стоил бы ее.
— Кто оценит, кто полюбит ее, — тот и будет стоить.
— Ну, этого мало еще; тогда слишком много бы нашлось охотников.
Карташев опять проходил монастырский дворик, и сердце его радостно сжалось от охватившего воспоминанья о том, как шли они здесь с Аделаидой Борисовной.
Вспоминалась и Маня Корнева, ее сверкавшая сквозь кисею белизна кожи, сильный запах акаций, васильков и увядавшей травы. Так прозрачно, так нежно было над ними небо, а там вверху черные вершины деревьев тихо и неподвижно слушали пение женских голосов, выливавшееся из открытых окон церкви. Пела и та стройная красавица монашка, которая подавала самовар в келье матери Натальи.
Карташев вздохнул всей грудью и вошел в церковь. Прихожан было очень мало, по звонким плитам церкви глухо разносились его и Евгении Борисовны шаги.