Том 22. На всю жизнь
Шрифт:
Лошади, испугавшись, сразу берут с места чуть ли не галопом, и тяжелые мокшаны наклоняются вбок.
— Эге, да у вас, юноша, кучерские способности не то чтобы очень, — смеется «Солнышко», в то время как его сильная рука подхватывает меня.
— Это сначала только. Уверяю вас, что больше трех раз мы не вывалимся, — утешает его Медведев.
— Га-га-га! — гогочет ямщик, которому пришелся по сердцу веселый барин, успевший его уже угостить папироской.
— Ай! Ай! Мы не согласны! — пищат барышни, в то время как баронесса
— Володька! Гадкий! Не смей! — горячится Соня.
— Да не бойтесь же…
Мокшаны накреняются на другой бок под новый визг и хохот.
— Ну, юноша, еще такой опыт, и вы будете уволены с козел, — поднимает голос «Солнышко». — Я у вас за старшого, в некотором роде начальство, и извольте слушаться. Да-с.
— Только для вас, господин полковник.
И Вольдемар уже серьезно занимается лошадьми.
Звенят колокольчики под дугою. Крепчает декабрьский мороз. Но мне тепло: с одной стороны теплая шуба «Солнышка», с другой — такая же теплая "лесного царька". Черные глаза глядят из-под наклеенных бровей. Тайнами леса и жутью одинокой человеческой души полон этот взгляд.
Мокшаны останавливаются перед домом князя Б. Самого князя уже предупредили, что к ним приедут сегодня ряженые. Нас встречают денщики и лакеи, выбежавшие на подъезд.
Впопыхах надеваем маски и входим в залу.
Нас ждали. В столовой стол, уставленный яствами; в зале — хор трубачей и песенников. Позднее, дав нам наслушаться пения и музыки, княгиня садится за рояль, и мы танцуем. Князь же, высокий, красивый старик, подходит к каждому из нас, стараясь узнать, кто мы.
Смех, шутки, догадки.
Узнали только «Солнышко» и баронессу Татю.
Вольдемар же уверяет князя, что он переодетая барышня, и тот верит ему, к общему восторгу.
К нам присоединяется племянник князя, молоденький гусар, одетый монахом, и мы уезжаем.
От князя Б. мы поехали к Рагодским. Маша Ягуби, как истая цыганка, гадает всем по ладони. Оказывается, Марья Александровна должна, согласно линиям руки, прожить сто лет, быть прабабушкой и при этом не потерять ни одного зуба; а ее дочь Наташа — выйти замуж за владетельного принца.
Нашумев, мы исчезаем под общий хохот.
Последний визит наш — к купцу-миллионеру И. Но «самого» нынче нет дома, а «сама» ряженых и покойников боится больше всего на свете. Мы слышим еще в прихожей, как она кричит на весь дом:
— Акулина! Домна! Перепетуя! Убери польты с вешалок сичас! Кто их знает, ряженых-то, из каких они будут! Вон намедни, бают в газетах, такие же ряженые в Питере дочиста у купца Митрофанова весь дом обобрали. Польты-то да одежу, какая получше, убери. Да молодцам вели для всякого случая наготове стать у ворот, да…
— Вот так приемец! — не удержался кто-то из нас, и все остальные бросились к мокшанам.
Один «Солнышко» остался
— Ох, батюшки мои! Что ж это ты раньше-то мне, ваше высокородие, не отлекимендовался? Да я таких гостей дорогих и посадить-то не знаю где… Акуля! Домна! Перепетуя! Тащи все, что дома есть… Чаю, кофею, щеколад, пастилы, орехов, винца. Ахти, срамота какая! — кричала она снова, раскрасневшись от волнения.
— Нет уж, покорно вас благодарю за всю честную компанию, матушка; нам домой пора.
— Вот так обласкали! — надрывался Вольдемар на козлах. — За грабителей приняли!
— Тсс! Я прошу слова. — И мой отец поднял руку над головой, призывая всех нас к порядку и вниманию.
— Что? Что такое, Алексей Александрович?
— А то, что, вместо столь неудачного визита, я бы посоветовал вам заехать к Раздольцевым, навестить бедную m-lle Дину, которая, вероятно, тоскует дома, лишенная приятной прогулки.
Милый «Солнышко». Он всегда думал доставить радость другим.
Мне захотелось обвить руками шею дорогого моего отца и шепнуть ему на ухо тихо, чтобы не расслышал никто: "Папа, золото мое! Как я люблю тебя за твою доброту и чуткость! Ведь мы все позабыли в своем собственном эгоистичном веселье о бедной Дине. Ты один захотел и сумел утешить бедного подростка, милый, ласковый, хороший, «Солнышко» мое".
Но я стеснялась и только крепко сжала руку отца, понявшего и без слов это мое пожатие.
У Раздольцевых мы провели остаток вечера. Пели цыганские песни хором, плясали, играли.
Нечего и говорить, что Дина была в восторге и прыгала, как маленький ребенок, забыв свои почти «взрослые» пятнадцать лет.
Святочная неделя уже на исходе. Вчера мы встречали Новый год в обществе наших многочисленных знакомых. Сегодня «Солнышко» и мама-Нэлли отправились на вечер к князю Б. Звали и меня с собою, но я отказалась.
Я не люблю балов, с громом оркестра и чопорным обществом "большого света". Среди бальной залы я чувствую себя такой маленькой и ничтожной. Да и вообще, вся эта светская сутолока не по мне. Она отвлекает меня от моего любимого дела, которое совершается тихо-тихо под сенью моей скромной комнатки, неведомое никому.
Я пишу институтские воспоминания. Передо мною чередой проходят знакомые лица: бледная черкешенка, похожая на черную розу, порывистая, экзальтированная княжна Ю. с Кавказа, сгоревшая в три месяца от злейшей чахотки, кроткая Лиза М. и другие — ряд женских силуэтов, которые я заношу на страницы моего дневника. Кто знает, быть может, когда-нибудь они и пригодятся мне для более серьезной работы. Потом пишу стихи. Вероятно, никогда не увидят света эти ничтожные обрывки моей души, но отказаться мечтать над ними нет мужества восторженной девочки.