Том 3. Лорд Аффенхем и другие

Вудхаус Пелам Гренвилл

— Пойду к нему в комнату, обыщу. Подожду их.

— О-о, Сид-ни!

— Да?

— Они тебя убьют.

— Я их первый убью. Надо захватить винтовку.

— О-о-о-о-о!

— Спрячусь за гардиной.

— А-ах! Ты поосторожней.

— Хорошо.

— А то позвонит миссис Эллис, что ты плаваешь в крови… Чибнел засмеялся. Ах, уж эти девичьи страхи! Что ж, нежность или тонкость души он одобрял.

— Ладно, не буду плавать.

— Пожалуйста! — взмолилась Вера.

Глава XIX

После

обеда, в половине десятого, усадьба наслаждалась тем мирным вечером, который недавно хотел описать Джос. Гардины задернуты, лампы горят, по радио льется органная музыка, миссис Стиптоу сидит с овчаркой, леди Чевендер — с мопсом, мистер Стиптоу — с кошкой, которой он очень нравился. Странный вкус, но кошки — этот кошки.

Кроме того, миссис Стиптоу шелестит газетой, которую за весь день не успела просмотреть. Овчарка неприязненно смотрит на кошку. Кошка презрительно шипит на овчарку. Леди Чевендер читает книгу, почесывая мопсу животик. Мистер Стиптоу, еще не пришедший в себя после беседы с женой, полулежит в кресле, думая об искусстве.

Салли гуляет в саду. Лорд Холбтон, как он и предупреждал, уехал в Лондон, чтобы явиться в банк к открытию.

После прекраснейшего обеда с изысканными винами миссис Стиптоу стало полегче. Ненависть к людям, вдохновлявшая ее чуть раньше, сосредоточилась на Джосе. Его простить она не могла, да и не пыталась.

Прочитав заметку, что некий Алберт Филбрик, 39 лет, упал в раскоп на Кингз-роуд, где сломал ребро и ободрал череп, она размечталась — в конце концов, последний лакей ее мужа уехал в Лондон! Мечты ее прервало появление Чибнела.

Предположив, что он собирается убрать чашки, она удивилась, ибо вместо этого он пошел прямо к ней и учтиво покашлял.

— Разрешите сказать, мадам…

— А, что?

Если бы миссис Стиптоу лучше знала греческую драму, она бы припомнила Вестника; но она не припомнила.

— Этот Уэзерби, мадам…

— Он еще здесь?

— Да, мадам.

— Прогоните немедленно, — сказала она, обращаясь в гремучую змею. — Нет, что это такое! Я его уволила…

Мистер Стиптоу очнулся.

— Ты уволила Уэзерби, лапочка?

— Да. Если я кого-то увольняю, он уходит, а не слоняется по…

— Он не слоняется, мадам, он сидит в погребе.

— Что?!

— Я подстерег их с сообщником, мадам, и счел уместным запереть.

Чибнел знал, что это — сенсация, и с удовольствием увидел, как у всех, кроме мопса, кошки и овчарки, отвалилась челюсть. Мистер Стиптоу сумел еще и вскрикнуть.

— Они грабили дом? — спросила миссис Стиптоу.

— Да, мадам.

— Почему вы раньше не сказали?

— Не хотел огорчать вас за обедом, мадам.

Признав, что это разумно и милосердно, миссис Стиптоу перешла от упреков к вопросам.

— Украли что-нибудь?

— Да, мадам. Портрет леди Чевендер,

мадам.

— Портрет?

— Да, мадам. Я получил сведения о том, что Уэзерби прячет что-то ценное. Обыскав его жилище, я обнаружил упомянутый портрет и отнес к себе. Затем я спрятался у него, за гардиной, держа наготове винтовку. Когда явились они с сообщником, я препроводил их в погреб.

Он скромно помолчал, как умелый оратор, а миссис Стиптоу сказала:

— Очень хорошо.

— Спасибо, мадам.

— В полицию позвонили?

— Еще нет, мадам. Ждал ваших распоряжений.

— Идите звоните.

— Иду, мадам. Привести Уэзерби сюда?

— Зачем?

— Он хочет что-то сказать.

— Хорошо. Ведите.

— Сию минуту, мадам.

Пока он ходил за преступником, миссис Стиптоу говорила, словно сыщик в последней главе, разъясняющий остатки тайны. Было время, призналась она, когда махинации этого субъекта оставались для нее загадкой. Да, она понимала, что он что-то замыслил, но не могла понять, что именно. Теперь все ясно. Его нанял Дафф. Отправив Уэзерби в тюрьму, надо заняться им — любой адвокат скажет, как именно, — и предъявить иск на миллионы. Пусть знает.

Ни муж ее, ни леди Чевендер не прерывали этой речи. Прекрасная Беатрис задумчиво чесала мопсу животик, прекрасный Говард шагал по комнате. Он страдал. Мало того, что он проиграл в кости, — теперь придет Уэзерби и все выдаст.

Уэзерби и пришел, под конвоем Чибнела. Вид у него был средний, погреб не красит, но держался он браво.

— Добрый вечер, — сказал он. — Простите, не успел помыться. Мой друг меня очень торопил.

— Помоетесь в тюрьме, — обещала миссис Стиптоу.

— Ну, до тюрьмы не дойдет!

— Вы думаете?

— Конечно.

— Делайте заявление! — сказал Чибнел, соединявший до сих пор сухость полисмена с учтивостью дворецкого. Теперь, на одно мгновенье, он учтивость утратил.

— Что, что?

— Вы сказали, что хотите сделать заявление.

— Да, хочу, — весело сказал Джос. — Во-первых, мой товарищ по узилищу ни в чем не виновен. Он просто ко мне зашел. Отпустите его, я вам советую.

— Мадам…

— Да?

— Это неверно. Человек, сообщивший мне сведения, слышал их разговор, не оставлявший сомнений в том, что они — одна банда. Сообщники, — поправил он свою оплошность.

— Оставим пока сообщника, — предложила миссис Стиптоу. — Что вы хотели сказать?

— Да, портрет украл я. Но почему?

— Я объясню вам.

— Нет, это я вам объясню. Я его писал. Вы знаете, что для художника его шедевр. С той минуты, как я с ним расстался, я не ведаю покоя. Осуждайте меня, если хотите.

— Хочу.

— Странно! Вы, с вашей любовью к Коро, могли быть помилостивей.

— Ерунда!

— Я не удивлюсь, если сам Коро делал то же самое. Художник — это художник.