Том 3. Лорд Аффенхем и другие
Шрифт:
— Она сказала, чтобы я вам позировал.
— Замечательно!
— И дал этому типу побольше денег.
— Ясно. А то он все разболтает. «Король ветчины среди угля», «Унижение Джеймса Даффа»… Нет, нельзя! Можете гордиться, Дж. Б., вы осчастливили две пары. Мы с Салли, Чибнел с Верой… Что называется, ангел.
— Ы… — тихо откликнулся Дафф.
— Точнее, херувим. Такой купидон с луврской картины, летает над влюбленными. Крылья, рог изобилия — и не отличишь.
Мистер Дафф снова вздохнул.
— Все наглее и наглее!..
Он нырнул в сумерки. Джос сказал:
— Салли! Салли сказала:
— Джос!
— Моя дорогая! Моя золотая! Мой синеглазый кролик!
— А? — обернулся мистер Дафф.
— Я не вам.
— О?..
Дойдя до входа в дом, он услышал сочное контральто:
— Это ты, Джимми?
— Да, я.
— Ты его видел?
— Видел.
— Тогда идем, — она посвистела Патриции. — Какой вечер прекрасный!
Так оно и было, но его, как недавно — Салли, это не радовало. Он шел по дорожке вдоль газона, дышал благоуханием ночных цветов — и все зря. Ему было плохо.
Ей, напротив, было хорошо, и она благодарно втягивала воздух.
— О!
— Что такое?
— Ах…
— Ах?
— Левкои. Как пахнут!
— Ничего, — согласился он. Небольшой отрезок пути они прошли молча.
— Знаешь, — сказала она, — ты стал гораздо тоньше. Какой-то такой… поэтичный. Раньше ты сравнил бы этот запах с какой-нибудь фазой копчения.
Он вздохнул. Они опять помолчали.
— Кстати, я хотела сказать…
— Да?
Она взяла его под руку.
— Понимаешь, я много думала о прошлом. Тебе было трудно со мной. Что говорить, глупая девчонка! Помнишь, я выругала ветчину и бросила кольцо?
Он снова вздохнул, печально ощущая, что таких минут не вернешь.
— Теперь я умней. Хорошая жена живет интересами мужа.
На секунду он приободрился, но все-таки — «жена», «муж»…
— Так вот, я хотела сказать о портрете, — продолжала она.
— Ты хорошо его разглядел?
— Вообще-то, да.
— Тебя ничто в нем не поразило?
— Вроде бы нет…
— Слушай, — сказала она, — мне пришла удивительная мысль. Понимаешь, люди устали от этих конфетных мордочек. Не пора ли дать другую рекламу? Ты не думай, я не сошла с ума, но я бы предложила портрет.
Джеймс Дафф остановился, мало того — покачнулся, словно его стукнули по голове, и он не знает, в какую сторону падать. Слова звучали откуда-то издалека.
— Как бы тебе объяснить? Уэзерби схватил одно выражение, такое… ну… властное, требовательное. И вот, я подумала, возьмем портрет, как он есть, и напишем что-нибудь вроде: «Какая гадость! Что вы мне подсовываете? Где ветчина «Парамаунт»?»
Лицо его засветилось, словно фонарь. Он думал о том, что говорят о родственных душах. Да, конечно, в большинстве случаев брак — большая глупость. Обычно считают, что он — хуже смерти, видимо — упуская из виду такие, особенные случаи. Главное —
— Слушай, — хрипло выговорил он.
— Да?
— Можно тебя попросить?
— Конечно! А что именно?
— Да так, ничего.
Он собирался попросить, чтобы она глубоко заглянула ему в глаза и прошептала: «Любимый», но это все-таки слишком. Может быть, попозже…
— Слушай, — снова начал он, прижимая к боку ее локоть, — я расскажу тебе о ветчине. Все эти тяжелые годы, когда самые лучшие сорта просто выли от горя, старый добрый «Парамаунт»…
И ночь окутала их.
Что-то не так
Перевод с английского Е. Доброхотовой-Майковой
10 сентября 1929 года в нью-йоркской резиденции Дж. Дж. Бэньяна собрались одиннадцать гостей; почти все толстые и все, за исключением Мортимера Байлисса, — миллионеры. В дооктябрьские дни этого, 1929 года в Нью-Йорке от них прохода не было — куда ни плюнь, обязательно попадешь в миллионера. Может статься, в понедельник он как раз не при деньгах, но уж к пятнице-то вернет с прибылью и на этом не остановится. Каждый из гостей Дж. Дж. Бэньяна час-два назад увеличил свой капитал тысчонок так на сто; можно не сомневаться, что Кеггс, английский дворецкий Бэньяна, а также остальная прислуга в доме на Парк-авеню заметно пополнили карман, равно как и два шофера, десять садовников, пять конюхов и повар в Мидоухэмптоне, Лонг-Айленд, куда мистер Бэньян выезжал на лето.
Потому что акции росли, как на дрожжах, барабанный бой, звон фанфар и гудение труб возвестили начало золотого века. В те счастливые дни у людей осталась одна забота: куда девать легкие деньги, которые милостивое Провидение щедро сыплет из бездонного Рога Изобилия.
Этот-то вопрос и обсуждали гости. (Обед закончился, Кеггс величаво удалился, оставив их потягивать сигары и кофе.) Обсуждение было в самом разгаре, когда вмешался Мортимер Байлисс, который до того сидел нахохлясь и молча кривил губы.
Мортимер Байлисс был хранителем всемирно известного Бэньяновского собрания живописи. Мистер Бэньян любил приглашать его вместе с приятелями-финансистами, отчасти — чтоб внести интеллектуальную струю, но, главное, чтоб потешить свое немудреное чувство юмора: Мортимер Байлисс был необыкновенно остер на язык и поминутно говорил гадости всем, кроме хозяина, а того это страшно веселило. Мистер Байлисс был высок, худ, желчен и походил на Мефистофеля-язвенника; коллеги не жаловали его за крайнее высокомерие. Гостей мистера Бэньяна он считал невеждами и филистерами, их глупая болтовня оскорбляла его слух.