Том 3. Менестрель. Поэмы

Северянин Игорь Васильевич

Ванг и Абианна

Ванг и Абианна, жертвы сладострастья, Нежились телами до потери сил. Звякали призывно у нее запястья, Новых излияний взор ее просил. Было так безумно. Было так забвенно. В кровь кусались губы. Рот вмещался в рот. Трепетали груди и межножье пенно. Поцелуй головки — и наоборот. Было так дурманно. Было так желанно. Была плоть, как гейзер, пенясь, как майтранк. В муках сладострастья млела Абианна, И в ее желаньях был утоплен Ванг.

V. Змей укусы

Поэза для лакомок

Berrin, Gourmets, Rabon, Ballet, Иванов, Кучкуров и Кестнер Сияли в петербургской мгле — Светил верхушечных чудесней… Десертный хлеб и грезоторт Как бы из свежей земляники — Не этим ли Иванов горд, Кондитер истинно-великий?… А пьяновишни от Berrin? Засахаренные

каштаны? Сначала — tout, а нынче — rien: Чтоб левых драли все шайтаны! Bonbons de violletres Gourmets, Пирожные каштанов тертых — Вкушать на яхтенной корме Иль на bеаumоndе'овых курортах. Мечтает Grace, кого мятеж Загнал в кургауз Кисловодска: «О, у Gourmets был boule de neige», Как мятно-сахарная клецка… И Нелли к Кестнеру не раз Купить «пастилок из малины» Заехала: забыть ли вас? Вы таяли, как трель Филины! И ты прославлен, Кучкуров, Возделыватель тортов «Мокка»! Ах, не было без них пиров От запада и до востока… А Гессель? Рик? Rabon? Ballet? О что за булочки и слойки! Все это жило на земле. А ныне все они — покойки!

Их культурность…

Мне сказали однажды: «Изнывая от жажды Просвещенья, в России каждый, знай, гражданин Тонко любит искусство, Разбираясь искусно Средь стихов, средь симфоний, средь скульптур и картин» Чтобы слух сей проверить, Стал стучаться я в двери: «Вы читали Бальмонта, — Вы и Ваша семья?» «Энто я-то? аль он-то? Как назвали? Бальмонта? Энто что же такое? не пойму что-то я. Може, энто письмовник? Так читал нам садовник, По прозванью Крапива — ик! — Крапива Федул. Може, энто лечебник? Так читал нам нахлебник, Что у нас проживает: Парамошка Разгул. Може, энто оракул?» — Но уж тут я заплакал: Стало жаль мне Бальмонта, и себя, и страну: Если «граждане» все так — Некультурнее веток, То стране такой впору погрузиться в волну!..

Икра и водка

Раньше паюсной икрою мы намазывали булки. Слоем толстым, маслянистым приникала к ним икра, Без икры не обходилось пикника или прогулки. Пили мы за осетрину — за подругу осетра. Николаевская белка, царская красноголовка, Наша знатная козелка, — что сравниться может с ней, С монопольной русской хлебной?!.. Выливалась в горло ловко… К ней икра была закуской лучше всех и всех вкусней! А в серебряной бумаге, мартовская, из Ростова, Лакированным рулетом чаровавшая наш глаз!?… Разве позабыть возможно ту, что грезиться готова, Ту, что наш язык ласкала, ту, что льнула, как атлас! Как бывало ни озябнешь, как бывало ни устанешь, Как бывало ни встоскуешь — лишь в столовую войдешь: На графин кристальной водки, на икру в фарфоре взглянешь, — Сразу весь повеселеешь, потеплеешь, отдохнешь!..

Поэза о знатной даме

Кто это ходит по улице в саке Плюшевом желтом, беседуя с прачкой О происшедшей на ярмарке драке? — Знатная дама, дама с собачкой. Кто это сплетничает так умело В местной аптеке, охваченной спячкой, О поэтессе, смеющейся смело? — Знатная дама, дама с собачкой. Кто это в спальне раскрывши оракул Ищет, с кем муж изменяет: с полячкой Или жидовкой, чтоб грешную на кол? — Знатная дама, дама с собачкой. Кто это день наполняет свой целый Руганью, картами, храпом и жвачкой? Кто это ходит все с ношею белой? — Знатная дама, дама с собачкой.

Г-н Цап-Царап

1

По деревне ходит местный Скоморох и шут, — Враль и пьяница известный, Выжига и плут. Из охранки экс-чиновник И большой богач, Всех продажных баб любовник, Девушек пугач. «Я волшебник! Я полковник! Поп и эскулап!» — Уверяет экс-чиновник Сыска — Цап-Царап. «Я ль не крестник государя? Я ли не герой?» — И надуется вдруг харя, Как пузырь, горой. «Всех на свете я полезней: Перенес, ей-ей, Даже женские болезни И рожал детей! Дайте мне солдат штук восемь Под начальство, и Двести тысяч мы отбросим, Черт, в края твои!» Попивая самогонку Иль денатурат, Трам бранит и хвалит конку Старый ретроград. И, телятиною густо Понабив свой рот, В пух и прах честит искусство Жалкий идиот. Носом, точно прелой грушей, Машет то и знай: Коли не любо — не слушай, Врать же не мешай!

2

Говорят, он очень добрый, Прелый весь, как нос: Не ломает людям ребра, Только шлет донос… И,

смотря по настроенью, Просто с пьяных глаз, В камеру для заключенья Приглашает вас… А потом при встрече, нежно Кланяется вам, Вопрошая вас небрежно, Как гостили там… За подобную любезность И за добрый нрав Цап-Царапа ценит местность, Нужным ей признав; Он полезен: он в подарок Богадельне даст Раз в пять лет пятнадцать марок, — Он на то горазд… Так-то полублагодетель, Но и целый шпик, Пуль, ножей, дубин и петель Избегать привык…

Поэза для беженцев

В этой маленькой русской колонии, Здесь спасающей от беззаконий Свои бренные дух и тела, Интересы такие мизерные, Чувства подленькие, лицемерные, Ищут все лишь еды и тепла. Все едят — это очень естественно, И тепло в наше время существенно — С этим спорить не будет никто. Но ведь, кроме запросов желудочных И телесных, есть ряд мозгогрудочных, Кроме завтраков, дров и пальто. Есть театр, есть стихи, есть симфонии. Есть картины, и, если в Эстонии Ничего нет такого для вас, Соотечественники слишком русские, Виноваты вы сами, столь узкие, Что теряете ухо и глаз. Если здесь, в деревушке, подобного Ничего не найти, кроме сдобного Хлеба, можно давать вечера Музыкально-поэзо-вокальные, Можно пьесы поставить лояльные И, пожалуй, плясать до утра. Можно вслух проштудировать Гоголя (Ах, сознайтесь, читали вы много ли Из него в своей жизни, друзья!..). Можно что-нибудь взять из Некрасова, Путешествие взять Гаттерасово, Если Нитцше, допустим, нельзя… Но куда вам такие занятия, Вызывающие лишь проклятия, — Лучше карты, еда и разврат! Лучше сплетни, интриги и жалобы, Что давно-де войскам не мешало бы Взять для ваших удобств Петроград!..

VI. Финал

Лэ VI

Под новый год кончается мой труд — Двенадцатая книга вдохновений. Ее снега событий не затрут На перепутьях новых откровений. Я верю: девятьсот двадцатый год Избавит мир от всех его невзгод, Ведь он идет, как некий светлый гений. Ведь он идет, как некий светлый гений, Походкой ровной, совершит свой суд, Свой правый суд, где чудо воскресений, Над теми, кто со злобой крест несут. Закончится всем злым и добрым проба, — Он идеалы выведет из гроба, И вновь поля и чувства зацветут. И вновь поля и чувства зацветут, Исчезнет голод мысли и растений, Вновь заиграет злаков изумруд, Зазолотится урожай осенний, И станет снова сытым человек И телом, и душой. Растает снег, Лишь заблестит светила луч весенний. Лишь заблестит светила луч весенний, Начнется пляска радостных минут. Среди кустов черемух и сиреней Вновь соловьи разливно запоют. Придет Любовь из своего изгнанья, Вернется об руку с Искусством Знанье, — Все обновленной жизнью заживут. Все обновленной жизнью заживут, Без злобы, без убийства и без лени; И не орудий будет слышен гуд, А гуд труда, любви и наслаждений. О верьте, верьте: эти дни придут, Дни музыкально-ласковых мгновений… О, эти дни! вы — близко, рядом, тут! Я в настроеньи ваших настроений. Вы влиты в обрильянченный сосуд — Сосуд чудес, пророчеств и видений. Да, смерть умрет! да, жизнь воскреснет вновь! В своей душе ей место приготовь! — Так повелел круговорот свершений. Так повелел круговорот свершений! Он предназначен, властен, мудр и крут, В его вращеньи нет ни отклонений, Ни замедлений, ни преград, ни пут. Под вечным знаком предопределенья, С душой, познавшей таинства прозренья, Под новый год кончается мой труд. Под новый год кончается мой труд, — Ведь он идет, как некий светлый гений! О, вновь поля и чувства зацветут, Лишь заблестит светила луч весенний! Все обновленной жизнью заживут! О, эти дни! вы — близко, рядом, тут! Так повелел круговорот свершений.

31 декабря 1919

Тойла

Фея Eiole

Поэзы 1920-21 гг.

Том XIV

I. Зеленый монастырь

Фея Eiole

Кто движется в лунном сиянье чрез поле Извечным движеньем планет? Владычица Эстии, фея Eiole. По-русски eiole есть: нет. В запрете есть боль. Только в воле нет боли. Поэтому боль в ней всегда. Та боль упоительна. Фея Eiole Контраст утверждения: да. Она в осиянном своем ореоле, В своем отрицанье всего, Влечет непостижно. О фея Eiole, Взяв все, ты не дашь ничего… И в этом услада. И в боли пыл воли. И даже надежда — тщета. И всем своим обликом фея Eiole Твердит: «Лишь во мне красота».