Том 3. Письма и дневники
Шрифт:
Ваш сын Петр Киреевский.
14 июня 1842 года
Москва
Я давно уж собираюсь к вам, но едва ли удастся выехать прежде, чем недели через две али три. Песни мои плыли было хорошо, а несколько дней пошли медленнее, потому что я нянчусь с новым гостем. Я еще, кажется, не писал к вам, что мой дом наполнился гостями. Верхний этаж уж недели три как наполнился дамами, а нижний этаж наполняется кавалерами. Дамами по следующему случаю. У того землемера, что жил у меня в Слободке, умер свояк, живший в Дмитрове и при котором жила его мать. От этого все его семейство осталось на попечении землемера, и он должен был нанять им квартиру в Москве. Узнавши об этом, я просил его жену, которая приезжала за этим на несколько дней в Москву, чтобы их семейство покуда остановилось у меня, по образцу Грекова, впредь до продажи дома. Таким образом и живут у меня наверху дамы, состоящие
Этих, однако ж, мне вовсе не слышно, и я с ними не нянчусь, а нянчусь с приехавшим сюда несколько дней тому назад и переезжающим ко мне Матеевским. Это варшавский профессор, славянский юрист и одна из опор славянского мира, об нем вам подробнее расскажет Василеос. Отменно жаль, что его здесь нет по этому случаю. Матеевский приехал сюда определять сына в университет на юридическое отделение и пробудет еще недели две. Только досадно, что заехал он сюда в такую глухую пору, когда Москва как помелом выметена, и познакомиться ему почти не с кем. Этот человек чрезвычайно интересный, и мне особенно жаль, что нет тут Василеоса.
Вчера мы обедали у Шевырева, где, между прочим, обнаружился Мельгунов. Он три дня тому назад возвратился здоровый и румяный и вам усердно кланяется. Также вам поручил кланяться Армфельд, которого я встретил вчера на Тверском бульваре.
Сейчас жду к себе Матеевского, который нынче будет созерцать мои песни и у меня обедать, а через три дня совсем ко мне переедет.
Стурдзу [390] для Маши искал по всей Москве, но увы! Нигде нет, а говорят, что скоро выйдет новое издание с большими прибавлениями.
390
Речь идет о книге А. С. Стурдзы о священническом сане. — A.M.
Дом мой беспрестанно смотрят, и надеюсь продать скоро.
26 сентября 1842 года
Киреевская Слободка
Очень благодарен вам, милый папенька, за ваше письмо. Я хотел было отвечать на первой же почте, однако в пятницу, за множеством хлопот, не пришлось послать в город, а потому и пришлось отложить до следующего дня. Хотя и нынче нет почты, а пойдет она завтра, однако уж лучше пишу нынче, потому что опять отправлюсь в Рубчу и возвращусь не прежде, как завтра к вечеру. По случаю разбивки дач на десятины и происходящей у меня вместе с тем метемпсикозы, то есть переселений душ из Слободки в Рубчу, нынешний мой приезд был изо всех самый хлопотливый: я здесь засиделся долее, чем предполагал, даже не успел еще ни разу быть в Бунине. Очень мне жаль, что и в этот раз, видно, оставаться ожидающему вас рейнвейну нераскупоренным, даже не могу на вас пенять, потому что предполагаю, что и у вас, особенно по случаю коптевского несчастия, было хлопот немало. Надеюсь, впрочем, что вы не оставите его достаивать до столетней старости и хоть на будущее лето освободите из тюремного заключения. Очень бы мне хотелось показать вам свое новоселье, в котором я даже в некоторых очень важных пунктах могу перед вами похвастать. К исцелению вашей лошади мы прилагали всевозможные старания, выписывали лучшего медика, холили ее, сколько было в наших силах, но, увы, все оказалось тщетным, и она отправилась на клевер в Елисеевы поля, к теням Трофония, Герзиса и других героев своего племени. Ваши кучера поступили с нею бесчеловечно, и теперь мне ничего не остается, как привезти вам ее земную оболочку, которая может быть, хотя и не живым, очевидным свидетельством, что она не обошлась без пособий медицины. Очень вам благодарен за предупреждение о мистификации, против которой постараюсь быть настороже, хотя, впрочем, Валуев давно уже писал мне об этом в таком виде, что это может быть и не мистификация, а именно Уваров оставался вовсе в стороне, а дело заключалось в следующем: что Комовский, дескать, был в Берлине и рассказывал Гримму об моем собрании, а Гримм в этом случае высказал ему свое сожаление, что такое драгоценное собрание еще не издано. Вот и все, из этого, кажется, уже само собой выросло на жирной почве московских слухов нечто великолепное. Впрочем, я во всяком случае, если дело примет мистификационный оборот, постараюсь быть осторожен. Скоро я надеюсь видеть вас самолично, хоть на весьма короткое время, потому что мне нельзя будет оставаться у вас долго, чтобы не опоздать к проводам Василеоса [391] . Я предполагаю ехать таким образом: нынче поеду в Рубчу, завтра возвращусь, во вторник отправлюсь в Бунино, в среду возвращусь, а в четверг или в пятницу отправлюсь в путь к белокаменной и, следовательно, буду у вас в самом скором времени.
391
Речь идет об отъезде В. А. Елагина вместе с А. Н. Поповым за границу. — A.M.
Ваш сын Петр Киреевский.
22 октября 1842 года
Обнимаю тебя, дружище Василеос, и да здравствуешь в Берлине! На этот раз объем моего письма сократил Савинич, который явился рано поутру и сейчас ушел, когда пора отправлять. Из этого ты видишь, что и в Дмитрове уже проложена дорога, а не сказаться дома такому человеку, как Савинич, невозможно. Мои песни нашли зато нового мецената и покровителя в виде чирья, который с самого воскресенья посадил меня на вольтеровские кресла и влияние которого очень полезно для хода песен. Вот тебе покуда самое существенное из моего бытья с тех пор, как ты уехал. Спасибо тебе за Киршу. Смотри же будь весел и пиши побольше. От Стаховича нет с самого твоего отъезда ни слуху, ни духу.
Твой брат Петр Киреевский.
Приписка Елизаветы Ивановны Поповой
Любезный путешественник! Как жаль, что нечего вам на чужбину написать интересного. В первое время разлуки ничем не бывает душа занята, кроме сожаления о том, что разлука существует. На что ее выдумали? В патриархальные времена было лучше: тогда путешествовали всем семейством. Да хранит вас Бог в этом Египте, куда вы стремитесь!
Е. Попова.
Приписка Алексея Андреевича Елагина
Любезный путешественник! Ты будешь к нам писать о германских профессорах, а я к тебе об московских. Среди ученого центра, где всякое слово раздается на целую Европу, до тебя будут доходить отголоски московской ученистики, и я теперь хочу быть посредником между тобою и Московским университетом. Кланяйся Попову. Прощайте. Да хранят вас славянские боги!
А. Елагин.
1 июля 1843 года
Киреевская Слободка
Нынче наконец часу во втором пополудни я доехал сюда, милая маменька, и спешу воспользоваться задержанием почты. Я ехал так необычайно долго, как мне никогда еще не случалось ехать не только по почте, но даже на долгих, так что мне едва ли скоро опять придет охота брать почтовых. Вообразите, что до Калуги только одна и была станция, на которой мне дали лошадей через час, а на остальных должен был ждать на каждой от 10 до 18 часов. Дорогой я познакомился между прочим с какими-то калужскими дамами, Булыгиными, которые еще несчастнее меня, которых я находил и от которых уезжал на каждой станции. Однако ж оне мне не были в большое услаждение от дорожного гнева. С Калуги взял вольных и поехал уже очень хорошо, но и тут было несколько задержек осью, которая у меня перегорела под Лихвином.
Письмо ваше мне доставил в Долбине А. П. Колениус, который, отправляясь из Белева, имел любезность зайти на почту. Я вам отменно за него благодарен.
Я посылаю при сем ключи от своих шкапов, а намерение мое такое: попросите, пожалуйста, Миколушку [392] , чтобы он с помощью этих ключей и, не нарушая месторасположения прочих книг, достал оттуда несколько весьма приметных по своей огромности: два тома «Старой Кормчей», «Новую Кормчую», в бумажке, два тома «Беверегия», также фолианты. Наружность всех этих книг ему известна, а меня об них очень просил Иван, которому они необходимы. Посылать огромных 5 фолиантов по почте в Долбино было бы неудобно, а потому да обратится он к Наташе [393] с просьбою доставить их своему благоверному. А когда он достанет книги, то попросите его прислать ключи опять мне сюда по почте, потому что они мне будут нужны.
392
Н. А. Елагин. — A.M.
393
Н. П. Киреевская (урожденная Арбенева). — A.M.
19 июля 1843 года
Киреевская Слободка
У меня тут, слава Богу, все идет порядком: Василий ссорится с Полосовной, мужики убирают сено и хлеб, и я толкусь там и сям. В Рубче оказалось больше хлопот, чем я предполагал. Я было думал начать там глиняную постройку, а вместо того пришлось заниматься сажанием Рубчи на пашню. Переведя туда 16 тягл из Слободки, я оставил мужикам по 6 сороковых десятин на тягло, то есть такое количество, какого почти ни у кого нет здесь в околотке, и думал, что они будут очень довольны, оставаясь на прежнем оброке, а вместо того весь мир пришел ко мне проситься на пашню: земли, дескать, мало осталось. Я сделал по-мирскому и, наверное, от этого в накладе не буду, зато хлопот много, и целый год будет мало денег. Впрочем, с будущей осени все придет в порядок, и, может быть, самим крестьянам будет лучше, потому что там народ очень избалованный и, по словам тамошних же стариков, не умел пользоваться землею.