Том 3. Произведения 1852-1856 гг
Шрифт:
Богъ далъ мн умъ. Я сказалъ нсколько остроумныхъ словъ, заставившихъ смяться Эстерка, а Б[оже] м[ой], гд эти мысли о Теб, о В[чности[?]], о б[удущей] ж[изни], которыя такъ живо и съ такой силой бывало наполняли мою душу и возносили къ Теб. – Но какъ я былъ хорошъ, когда я былъ молодъ. Когда я подумаю о той неизмримой пропасти, которая отдляетъ меня отъ того, что я былъ бы, ежели бы пошелъ по дорог, которую открылъ мой невинный свжій умъ и дтское чувство. Все это181 я сказалъ себ 2 мсяца тому назадъ посл проигрыша. Тогда я врилъ въ перемну.182 Я сказалъ себ: все, что есть у меня силы воли, я употреблю, чтобы выйдти изъ этой пагубной коллеи и я употребилъ все, что было
Боже мой, и отчего я убиваю себя? Я не сдлалъ преступленія, я не обезчещенъ. Но ежели бы что-нибудь тяжелое лежало на моей душ, мн было бы легче. Было бы величіе въ моемъ отчаяніи и поступк. Но я опутанъ грязной стью, изъ которой я не могу выпутаться и къ которой не могу привыкнуть. Хуже то, что я знаю, я все буду падать, я испыталъ это. Ежели бы я былъ тайной преступникъ, раскаяніе искупило-бы меня, ежели бы я былъ явной преступникъ, наказаніе искупило-бы его. Ежели бы я былъ несчастенъ, я бы могъ роптать.183 Ежели бы я былъ обезчещенъ, я бы могъ возстановить свою честь, или подняться выше понятія свтской чести и презирать. Но я опутанъ, я падаю и чувствую свое паденіе. И нтъ мн спасенія. Моральныя страданія, которыя я испытываю, хуже всего, что можетъ вообразить человкъ. Ежели я стараюсь забыться, то посл забытья раскаяніе еще сильне и жезче; ежели я стараюсь опомниться, то я чувствую кром раскаянія невыносимый страхъ оставаться съ собой наедин [что] еще тяжеле раскаянія. Въ физической боли есть моменты облегченія; здсь нтъ минуты, гд я [бы] потерялъ сознаніе своей погибели. Душа моя погибла, во мн осталось одно воспоминаніе о ней. – Всякая перемна была бы благо, – другой нтъ, кром смерти. Ежели бы душа моя безъ посредства тла могла уничтожить себя, я 1000 разъ уже уничтожился-бы. – Но тло подло. Оно боится, оно торжествуетъ въ погибели души и не хочетъ потерять этаго наслажденія, но душа возьметъ свое.
И что погубило меня? Была ли во мн какая-нибудь страсть, которая-бы извинила меня, которая бы оставила во мн сильное воспоминаніе? Нтъ ничего. Въ чемъ мои воспоминанія? тузъ, жолтый въ середній, млъ, папиросы, красныя, срень[кія], радужныя бумажки, женщины, отвратительныя женщины во всей ихъ сладострастной гадости. Да, это самое тяжелое воспоминанiе. Никакой потерянной части души я не жалю такъ, какъ любви, къ которой я такъ способенъ. Боже мой, любилъ ли хоть одинъ ч[еловкъ] кого-нибудь такъ, какъ я любилъ, когда еще не зналъ женщинъ. —
Я думалъ, что близость смерти освжаетъ, возвышаетъ душу; 1/4 часа меня не будетъ, и ничего, я также вижу, также слышу, также думаю. Та же странная непослдовательность, шаткость и легкость въ мысляхъ, которая такъ противуположна тому единству ясности, к[акое] можетъ только воображать человкъ. Я сейчасъ за 5 м[инутъ] до смерти, потому что, какъ пробьетъ 8, я убью себя, такъ я сейчасъ пишу, думая вмст о томъ, что ожидаетъ меня тамъ, думаю о томъ, что Петрушк скучно, что никто не играетъ нынче. Непостижимое созданье человкъ, но для кого онъ непостижимо страненъ? Для самаго ли себя? Стало быть я понимаю себя, понимаю что-нибудь выше себя, въ сравненіи съ чмъ я непостижимъ и страненъ. Вотъ оно доказательство безсмертія. Кто то вошелъ, я бы желалъ, чтобы это былъ Велтыковъ [?], ему будетъ больно смотрть на мой трупъ. Виноватъ ли я? Я дуренъ и старался быть хорошимъ, но не могъ, не могъ ни быть хорошимъ, и еще меньше могъ жить и знать, что я дурной. Я – бы умеръ все равно отъ самаго же себя, отъ моральныхъ страданій. И теперь у меня сдые волосы и чахотка. Отчего же было бы не гршно убить себя моральными страданiями, a гршно убить пулей. —
Я слыхалъ и читалъ, что самоубійцы со страхомъ ожидаютъ ршительной минуты. Я – напротивъ: я хладнокровно обдумываю, боюсь только ошибиться: не найти въ будущей жизни того, что я ожидаю. Но лучшее, что я могу ожидать, это чтобы за гробомъ не было меня, чтобы я могъ убить свою душу.
* № 5 (II ред.).
<Мн сказали, что смшно
Я дошелъ до того, что маркеръ оскорбилъ меня, и я унижался передъ нимъ. Тогда только я опомнился на минуту и увидалъ возможность другой жизни, исходъ изъ грязной ямы, въ которой я жилъ и искалъ счастья. —
Меня не остановила гибель лучшаго чувства души, любви, которую я растратилъ на развратную женщину, а грубость маркера. Доказательство, что нтъ ужъ во мн ничего благороднаго, остались подлость, тщеславіе.
– >
* № 6 (II ред.).
Мн остается пять минутъ до смерти, и вопросы о томъ, будетъ ли жизнь за гробомъ или нетъ и – съиграть-ли мн еще партію съ Петрушкой? – съ одинаковою силою представляются моему уму… Непостижимое, неестественное созданіе – человкъ!.............
Кто сказалъ, что самоубiйство неестественный и противузаконный поступокъ? Сознаніе моей погибели и моральныя страданія, все равно, только дольше, убили-бы меня. Отчего же не дурно убить себя моральными страданіями, а дурно убить пулей? Разв не все равно, и разв не могли моральныя страданія дойдти до такой степени, что я не могъ не убить себя.
Во всякомъ страданіи есть моменты облегченія; тутъ я никогда не терялъ сознанія своей погибели. – Я страдаю безъостановочно, невыносимо. Ежели-бы душа могла безъ посредства тла уничтожить себя, я давно не существовалъ бы уже.
Я не чувствую ни малйшаго страха смерти, я боюсь только ошибиться, боюсь найдти будущую жизнь съ воспоминаніями и раскаяніемъ. – Ежели бы я зналъ, что вмст съ тломъ, я убиваю совсмъ, навсегда свою душу, рука бы моя не дрогнула. —
* № 7.
Когда я опомнился посл тяжелой минуты униженія, я пробовалъ опять здить въ свтъ, <куда меня принимали еще>. И никогда не забуду тяжелаго и вмст отраднаго впечатлнія, которое произвелъ на меня его ошибочный взглядъ на мое положеніе. Княгиня Ртищева сказала мн: тебя надо представить Графин В..... ты непремнно будешь отъ нее безъ ума. И, надюсь, она будетъ этому очень рада <имть лишняго угодника такого какъ ты>, a вдь ничто такъ не формируетъ молодёжь… Князь Воротынцовъ спросилъ у меня, какъ вещь самую обыкновенную, хочу-ли я быть представленнымъ ко двору? – Они врно не могли вообразить, что человкъ, съ которымъ они говорили, существо уже сошедшее до послднихъ степеней низости, что для него больно и дико слушать такiя рчи; однако ихъ слова подняли меня въ собственномъ мнніи. И что-жъ? сколько я не старался удержаться на этой высот, я снова спускался въ грязную сферу, которая одна была уже моей сферой, въ которой мн было покойно, легко и свободно.
Я пробовалъ перечитывать то, что прежде давало какое-то сотрясеніе моей душ и вызывало благородныя мысли; я только плакалъ надъ самимъ собой, надъ воспоминаніемъ о всемъ томъ, что я потерялъ. – Я пробовалъ распредленіе дня, какъ длывалъ въ старину; но ничто не занимало меня, и опредленія воли, основанныя на воспоминаніяхъ, а не на наклонностяхъ, были безсильны. – Я пробовалъ снова вести франклиновскій журналъ пороковъ и каждый вечеръ разсматривать свои поступки и объяснять себ причины тхъ, которые были дурны. «Тщеславіе, лнъ, тщеславіе».