Том 3. Произведения 1852-1856 гг
Шрифт:
«Выпьемъ», – отвчалъ К[орнаковъ], измняя безстрастное скучающее выраженіе своего лица ласковой улыбкой.
Тостъ за здоровье неназываемой особы былъ повторенъ нсколько разъ.
Генералъ, снявши галстукъ, съ сигарой въ рук лежалъ на диван, передъ нимъ стояла бутылка коньяку, рюмочка и кусокъ сыру, онъ былъ немного красне и одутловате, чмъ обыкновенно, по его наглымъ, нсколько сощурившимся глазамъ видно было, что ему хорошо.
«Вотъ это я люблю, – говорилъ онъ, глядя на Сережу, который, сидя передъ нимъ, выпивалъ одинъ бокалъ за другимъ, – когда-[то] было время, что и я пилъ также шампанское. Бутылку выпивалъ за ужиномъ на бал, и потомъ какъ ни въ чемъ ни бывало, танцовалъ и былъ любезенъ, какъ никогда».
«Нтъ, объ этомъ я не жалю, – сказалъ Н. Н., облокотившись на руку и съ грустнымъ выраженіемъ глядя прямо въ прекрасные одушевленные глаза К. – Я еще теперь способенъ выпить сколько хотите, да что? а жалко, что прошло время, когда я также, какъ онъ, пилъ за здоровье и готовъ былъ умереть
«Ахъ,144 не напоминайте мн, я забылъ про то, что мн не нужно, да и помнить не хочу, мне такъ хорошо теперь», – и глаза его сіяли истиннымъ восторгомъ молодой души, безъ страха предающейся своему первому увлеченію. —
– Что это, какъ онъ милъ! – сказалъ Н. Н., поворачиваясь къ Генералу, – ты не можешь себ представить, какъ онъ мн меня напоминаетъ. – Debouchons le tout-a-fait.145
– Да, – сказалъ Генералъ, – знаешь что, мн <давно хотлось собрать компанію къ Цыганамъ, нынче я въ дух, подемъ.> Allons au b…146 и его возьмемъ съ собой. —
Черезъ пять минуть Al[exandre] сидлъ уже въ ночныхъ санкахъ Н. Н.; свжій, морозный воздухъ рзалъ ему лицо, передъ нимъ была толстая спина кучера, тусклые фонари и стны домовъ мелькали съ обихъ сторонъ. —
«Вотъ я въ деревн, въ которой я родился и провелъ свое дтство въ полномъ147 милыми и дорогими воспоминаніями Семеновскомъ. Весна, вечеръ; я въ саду, на любимомъ мст покойной матушки, около пруда, въ березовой алле, и не одинъ, – со мной женщина, въ бломъ плать, съ волосами, просто убранными на прелестной головк; и эта женщина та, которую я люблю, – такъ, какъ я никого не любилъ до сихъ поръ, которую я люблю больше, чмъ все на свт, больше, чмъ самаго себя. Мсяцъ тихо плыветъ по подернутому прозрачными облаками небу, ярко отражается вмст съ освщенными имъ облаками въ зеркальной поверхности тихой воды пруда, освщаетъ желтоватую осоку, поросшую зеленыя берега, свтлыя бревны плотины, нависшія надъ ней кусты ивы и темную зелень кустовъ распустившейся сирени, черемухи, наполняющей чистый воздухъ какимъ-то весеннимъ отраднымъ запахомъ, и шиповника, густо сросшихъ въ клумбахъ, разбросанныхъ около извилистыхъ дорожекъ, и кудрявыя, неподвижно-висящія, длинные втви высокихъ березъ, нжную обильную зелень липъ, составляющихъ прямыя темныя аллеи. За прудомъ, въ глуши сросшихъ деревьевъ громко слышится звучная псня соловья и еще звучне разносится по неподвижной поверхности воды. Я держу нжную руку женщины, которую я люблю, смотрю въ эти чудныя большія глаза, взглядъ которыхъ такъ отрадно дйствуетъ на душу, она улыбается и жметъ мою руку – она счастлива!»
Глупыя – отрадныя мечты. Глупыя по несбыточности, отрадныя по поэтическому чувству, которымъ исполнены. Пускай он не сбываются – не могутъ сбываться; но почему не увлекаться ими, ежели одно увлеченіе это доставляетъ чистое и высокое наслажденіе? Сашиньк въ эту минуту и въ мысль не приходило задать себ вопросъ: какимъ образомъ женщина эта будетъ его женою, тогда какъ она за мужемъ, и, ежели бы это было возможно, хорошо-ли бы это было, т. е. нравственно ли? и какимъ бы образомъ онъ въ такомъ случа устроилъ свою жизнь? Кром минутъ любви и увлеченія онъ не воображалъ себ другой жизни. Истинная любовь сама въ себ чувствуетъ столько святости, невинности, силы, предпріимчивости и самостоятельности, что для нея не существуетъ ни преступленія, ни препятствій, ни всей прозаической стороны жизни. —
Вдругъ сани остановились, и это прекращеніе равномрнаго, убаюкающаго движенія разбудило его. <На лво отъ него виднлось довольно большое для города, пустое, занесенное снгомъ мсто и нсколько голыхъ деревьевъ, направо былъ подъздъ низенькаго, нсколько криваго сренькаго домика съ закрытыми ставнями.
«Что, мы за городомъ?» – спросилъ онъ у кучера.
«Никакъ нтъ, евто Патріарши пруды, коли изволите знать, что подл Козихи». —>
Н. Н. и веселый Генералъ стояли у подъзда. Послдній изо всхъ силъ то билъ ногою въ шатавшуюся и трещавшую отъ его ударовъ дверь домика, то подергивалъ за заржавлую изогнутую проволоку, висвшую у притолки, покрикивая при этомъ довольно громко: «Ей, Чавалы! Отпханьте, Чавалы!» Наконецъ послышался шорохъ – звукъ нетвердыхъ, осторожныхъ шаговъ въ туфляхъ, блеснулъ свтъ въ ставняхъ, и дверь отворилась. На порог показалась
«Ахъ, Батюшки, Господи! Мих[аилъ] Ник[олаевичъ], отецъ мой, – заговорила она рзкимъ голосомъ и съ какимъ-то особеннымъ, однимъ Цыганамъ свойственнымъ выговоромъ. – Вотъ радость-то! Солнце ты наше красное. Ай, и ты, М. М., давно не жаловалъ, то-то двки наши рады будутъ! Просимъ покорно, пляску сдлаемъ!»
«Дома ли ваши?»
«Вс, вс дома, сейчасъ прибгутъ, золотой ты мой. Заходите, заходите». —
«Entrons,149 – сказалъ Н. Н. и вс 4 вошли, не снимая шляпъ и шинелей150, въ низкую нечистую комнату, убранную, кром опрятности [?] такъ, какъ обыкновенно убираются мщанскiя комнаты, т. е. съ небольшими зеркалами въ красныхъ рамахъ, съ оборваннымъ диваномъ съ деревянной спинкой, сальными, подъ красное дерево стульями и столами. —
Молодость легко увлекается и способна увлекаться даже дурнымъ, если увлеченiе это происходитъ подъ влiянiемъ людей уважаемыхъ. Al[exandre] забылъ уже свои мечты и смотрлъ на всю эту странную обстановку съ любопытствомъ человка, слдящаго за химическими опытами. Онъ наблюдалъ то, что было, и съ нетерпнiемъ ожидалъ того, что выйдетъ изъ всего этаго; а по его мннiю должно было выйдти что-нибудь очень хорошее. —
На диван спалъ молодой Цыганъ съ длинными черными курчавыми волосами, косыми, немного страшными, глазами и огромными блыми зубами. Онъ въ одну минуту вскочилъ, одлся, сказалъ нсколько словъ съ старухой на звучномъ Цыганскомъ язык и сталъ улыбаясь кланяться гостямъ. —
«Кто у васъ теперь дирижёромъ? – спрашивалъ Н. Н.: – давно ужъ я здсь не былъ».
«Иванъ Матвичь», – отвчалъ Цыганъ.
«Ванька?»
«Такъ точно-съ».
«А запваетъ кто?»
«И Таня запваетъ, и Марья Васильевна».
«Маша, которая у Б. жила <Брянцова>? эта хорошенькая? разв она опять у васъ?»
«Такъ точно-съ, – отвчалъ улыбаясь Цыганъ. – Она приходитъ на пляску иногда».
«Такъ ты сходи за ней, да шампанскаго принеси». —
Цыганъ получилъ деньги и побжалъ. Старикъ Генералъ, какъ слдуетъ старому Цыганёру, слъ верхомъ на стулъ151 и вступилъ въ разговоръ съ старухой о всхъ старыхъ бывшихъ въ Табор Цы[ган]ахъ и Цы[ганк]ахъ. Онъ зналъ все родство каждой и каждаго. Гвардеецъ толковалъ о томъ, что въ Москв нтъ женщинъ, что прiятнаго у Цыганъ ничего быть не можетъ уже только потому, что обстановка ихъ такъ грязна, что внушаетъ отвращенiе всякому порядочному человку. Хоть бы позвать ихъ къ себ, – то другое дло. Н. Н. говорилъ ему, что, напротивъ, Цыгане дома только и хороши, что надобно ихъ понимать и т. д. Alexandre прислушивался къ разговорамъ и хотя молчалъ, въ душ былъ на сторон Н. Н., находилъ такъ много оригинальнаго въ этой обстановк, что понималъ, что тутъ должно быть что-нибудь особенное, прiятное. Отъ времени до времени отворялась дверь въ сни, въ которую врывался холодный воздухъ, и попарно входили Цыгане, составлявшие хоръ. Мужчины были одты въ голубые, плотно стягивающіе ихъ стройныя талiи казакины, шаровары въ сапоги, и вс съ длинными курчавыми волосами; женщины въ лисьихъ, крытыхъ атласомъ салопахъ, съ яркими шелковыми платками на головахъ и довольно красивыхъ и дорогихъ, хотя и не модныхъ платьяхъ. Цыганъ принесъ Шампанское, сказалъ, что Маша сейчасъ будетъ, и предлагалъ начать пляску безъ нея. Онъ что-то сказалъ дирижеру, небольшому, тонкому, красивому малому въ казакин съ галунами, который, поставивъ ногу на окно, настраивалъ гитару. Тотъ съ сердцемъ отвчалъ что-то; нкоторыя старухи присоединились къ разговору, который постепенно становился громче и, наконецъ, превратился въ общiй крикъ; старухи съ разгорвшимися глазами размахивали руками, кричали самымъ пронзительнымъ голосомъ, Цыгане и нкоторыя бабы не отставали отъ другихъ. Въ ихъ непонятномъ для гостей разговор слышалось только часто повторяемое слово: Мака, Мака. Молоденькая, очень хорошенькая двушка Стешка, которую Дирижеръ рекомендовалъ, какъ новую запвалу, сидла потупя глаза и одна не вступала въ разговоръ. Генералъ понялъ въ чемъ было дло. Цыганъ, который ходилъ за Шампанскимъ, обманывалъ, что Мака, т. е. Маша, придетъ, и они хотли, чтобы запвала Стешка. Вопросъ былъ въ томъ, что Стешк надо было или нтъ дать 1 1/2 пая.
«Ей Чавалы! – кричалъ онъ, – послушайте, послушайте», – но никто не обращалъ на него ни малйшаго вниманiя. Наконецъ кое-какъ онъ усплъ добиться того, что его выслушали.
«Мака не придетъ? – сказалъ онъ, – такъ вы такъ и скажите». —
«Поврьте моей чести, – сказалъ дирижеръ: – С[тешка] споетъ не хуже ея; а ужъ какъ поетъ «Ночку», такъ противъ нея нтъ другой Цыганки, вся манера Танюши, вдь изволите всхъ нашихъ знать, – прибавилъ онъ, зная, что этимъ льститъ ему. – Извольте ее послушать».