Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая
Шрифт:
Закон о септеннате легко прошел и в палате пэров и в палате депутатов, несмотря на речи Ройе-Коллара и Ла Вурдоннэ, который по личным мотивам находился в систематической оппозиции к Виллелю. С проектом конверсии министру повезло меньше. Эта операция была многими понята превратно, так как в ней увидели нечто вроде замаскированного банкротства. Другие, в особенности либералы, нападали на этот проект потому, что прибыль, которую казна предполагала получить от конверсии, должна была пойти на вознаграждение эмигрантов. Кроме того, некоторые депутаты правой опасались, что конверсия может оттолкнуть от Реставрации большую группу владельцев государственной ренты. Тем не менее Виллелю удалось добиться принятия этого закона в палате депутатов. Но в палате пэров он наткнулся на непреодолимое сопротивление. Поражение министра в этом пункте стало несомненным с того момента, как парижский архиепископ, высокопреосвященный де Келен, выступил против проекта «во имя несчастных и обездоленных».
Смерть Людовика XVIII. Отклонение проекта конверсии имело своим последствием перемену в составе министерства. Шатобриан в палате депутатов, равно как и в палате пэров, воздержался от защиты законопроекта и от того, чтобы склонять своих друзей вотировать за него. Виллель без особого труда добился от Людовика XVIII, который вообще недолюбливал Шатобриана, отставки министра иностранных дел. Тогда Шатобриан ударился в крайнюю оппозицию и увлек за собой
32
Во французском тексте грубая опечатка: вместо 1824 года указан 1826 год! — Прим. ред.
Карл X. Мы уже видели, чем был Карл X: он обещал быть королем эмигрантов и действительно стал им. Людовик XVIII, по видимому, предвидел опасность, угрожавшую Бурбонам со стороны подобного государя, если только верно, что на своем смертном одре, протягивая руку для благословения маленького герцога Бордосского, он произнес знаменитые слова: «Пусть Карл X побережет корону этого ребенка!» Следует заметить, что вступление Карла X на престол не вызвало никакого беспокойства в стране, не знавшей настоящих намерений короля, и что даже в Париже при своем торжественном въезде в город он был встречен горячими приветствиями национальной гвардии и народа. Его приветливое обращение, доступность, удачные словечки доставили ему даже известную популярность, которая на время еще возросла благодаря некоторым ловким мероприятиям, вроде многочисленных помилований лиц, пострадавших за политические преступления, и отмены цензуры. Но это первое хорошее впечатление быстро изгладилось. Принятые им с первых же дней царствования меры другого характера с ясностью обнаружили подлинное умонастроение короля. Не оставалось места ни для какого сомнения в том, что Карл X был человеком прошлого хотя бы уже потому, что он восстановил старинные титулы дофина и дофины, madame и mademoiselle, и старинные должности вроде menin (пестун принца). Его ненависть ко всему тому, что так или иначе было связано с новыми веяниями, в скором времени с особенной яркостью обнаружилась в факте увольнения в отставку более 250 генералов, находившихся с 1 января 1816 года не у дел, в том числе Груши, Вандамма, Газана, Эксельманса. Наконец, тронная речь возвещала палатам желание короля представить последовательно на рассмотрение парламента «улучшения, требуемые священными интересами религии, а также важнейшие отрасли законодательства». Она возвещала им также, что наступил момент осуществить мудрый план, намеченный Людовиком XVIII для уврачевания последних ран, нанесенных революцией. Таким образом, сменился король, но система правления осталась та же. Карл X продолжал дело своего брата; он сохранил и его министров и его программу вместе с законом о святотатстве и вознаграждением эмигрантов. Программе этой предстояло даже несколько расшириться, так как к ней вскоре должны были прибавиться законы о майоране и о прессе. Наконец, в царствование столь набожного короля религиозные вопросы должны были занять самое выдающееся место, и клерикальная партия намерена была попытаться добиться в этом вопросе самых широких уступок.
Закон о святотатстве. Это немедленно обнаружилось в палате пэров, где первые же два внесенных законопроекта касались учреждения женских монастырей и святотатства. Предлагалось, в нарушение действующих законов, предоставить королю право разрешать простым ордонансом основание женских монашеских орденов. Паскье высказался против этой системы, которая, логически развиваясь, должна была впоследствии повести к такому же нарушению закона в пользу мужских монашеских орденов. Таким путем можно было в один прекрасный день притти и к юридическому восстановлению ордена иезуитов, которые фактически возвратились во Францию, но существование которых было незаконным. Паскье одержал верх над Виллелем, и закон был исправлен в том смысле, что ни одна новая конгрегация не могла быть основана помимо голосования палат.
Закон о святотатстве встретил более ожесточенную, но менее удачную оппозицию. Новый проект был воспроизведением проекта предыдущей сессии, но в гораздо более суровом виде. По новому проекту смертная казнь грозила уже не только за кражу со взломом, но и за осквернение священных сосудов; этот закон доходил даже до того, что назначал «казнь отцеубийц», т. е. отсечение кисти и обезглавление, за осквернение святых даров. Даже целиком сочувствовавшая проекту комиссия предложила смягчение текста: внесена была оговорка, что такая суровая мера пускается в ход, только если осквернение святых даров произошло в публичном месте. Моле, герцог де Бройль, Ланжюинэ, Барант, Паскье, Порталис, Понтекулан выступили против этого проекта. Шатобриан подвел резюме всем аргументам, говорившим за отклонение закона. Он доказал, что этот закон противоречит самому духу христианства, и заклеймил его в короткой фразе: «Этот проект оскорбляет человечество, не доставляя охраны религии». Бональд, защищавший проект с искренним фанатизмом, прибегал к самым плачевным приемам: по его словам, общество, передающее святотатца в руки палача, тем самым только отсылает его пред лицо его естественного судьи. В палате сам министр Пейронне готов был свалить ответственность за этот закон на депутатов. «Этот законопроект— дело ваших рук», — заявил он. Несмотря на красноречие Ройе-Коллара, закон был принят 210 голосами против 95. А через 5 дней он был опубликован.
Закон этот вызвал в стране настоящее оцепенение. «Я берусь предсказать контрреволюционной партии, — сказал Ройе-Коллар, — что жестокие репрессии, даже если они останутся только на бумаге, повредят ей самой и падут позором на ее голову».
Миллиардное вознаграждение эмигрантов. Закон о вознаграждении эмигрантов произвел еще худшее впечатление, так как материальные последствия его сразу же дали себя почувствовать всему населению. С другой стороны, дебаты по поводу этого закона вновь пробудили чувство оскорбленного французского патриотизма, чуткость которого вообще усилилась вследствие условий, в которых произошло восстановление Бурбонов. Карл X называл эту меру «великим актом справедливости и мудрой политики». Возможно, что это и было политическим актом в том смысле, что владельцы национальных имуществ, до сих пор, невзирая на формальные гарантии, даваемые им хартией, постоянно беспокоившиеся за свою собственность, могли отныне считать себя совершенно обеспеченными от всяких посягательств на нее. Но это уже во всяком случае не было актом справедливости. Совершенно неоспоримо, что на вознаграждение имели право те эмигранты, которые просто оставили пределы Франции для спасения своей жизни. Но для тех из них, которые содействовали нашествию иностранцев на Францию и подняли оружие против своего отечества, конфискация имуществ была наказанием вполне законным. Кроме того, вознаграждение касалось интересов одних лишь владельцев недвижимой собственности; а между тем от революционных законов пострадало немало лиц, богатство которых заключалось в движимой собственности. Наконец, французы, подвергшиеся иностранному нашествию, пострадали не меньше, чем виновники этого нашествия; и разве справедливо было заставлять первых нести на себе всю тяжесть уплаты вознаграждения вторым?
Эти соображения были высказаны в палате пэров и в палате депутатов двумя лицами, которые, принадлежа к старому привилегированному сословию, лично могли от этого закона только выиграть. Мы говорим о герцоге де Вройле и о графе де Тиаре. «Истинный смысл этого закона, — сказал герцог де Бройль, — заключается в желании подчеркнуть, что эмигранты защищали справедливые права и боролись за правое дело; а это равносильно осуждению всех тех, кто сражался за независимость страны, т. е. семи восьмых Франции». Авторы закона претендовали на то, чтобы залечить последние из нанесенных революцией ран; в действительности же они этим только оживляли старые раздоры и страсти и «раздували плохо потушенный пожар». В палате депутатов речь генерала Фуа, выступившего и против самого принципа вознаграждения и против чрезмерности предложенной суммы, произвела такое впечатление даже на предубежденное собрание, что Виллель счел нужным сейчас же на нее ответить. Министру приходилось бороться не только с левой оппозицией. Крайняя правая находила проект недостаточным; она называла проданные во время революции имущества крадеными. Де Бомон предлагал, чтобы эмигрантам были возвращены их прежние владения и чтобы вознаграждение, если только оно безусловно необходимо, было выдано покупщикам отобранных национальных имуществ. В конце концов министерский проект был принят обеими палатами. Но в палате депутатов против законопроекта высказалось 124 голоса, т. е. гораздо больше, чем предполагали его авторы.
Всем земельным собственникам, владения которых по каким бы то ни было мотивам были конфискованы во время революции, предоставлено было денежное вознаграждение, размеры которого были в 20 раз больше, чем доход от их земель в 1790 году. Так как общий доход от конфискованных имуществ в 1790 году оценивался в 30 миллионов, то выпущено было на 30 миллионов трехпроцентной ренты с номинальным капиталом в один миллиард. Вся операция должна была закончиться в б лет. В действительности было размещено 26 миллионов ренты, представлявшей капитал в 625 миллионов. Распределение производилось весьма неравномерным образом. Как и предвидел генерал Фуа, самые крупные суммы достались лицам, окруясавшим короля. Герцог Орлеанский, которому закон, навязанный Карлом X своим министрам, только что возвратил удельные имения, формально уничтоженные Учредительным собранием, получил тем не менее и при распределении вознаграждения 17 миллионов франков.
Последствием закона о вознаграждении эмигрантов явилась конверсия ренты в трехпроцентную; эта конверсия стала необходимой для того, чтобы можно было покрыть новые расходы без введения новых налогов и повышения старых.
Борьба с «поповской партией». 29 мая 1825 года Карл X короновался в Реймсе с соблюдением старинного церемониала. Послание архиепископа Латиля заявляло в совершенно определенных выражениях, что король получает свою корону по наследству от своих предков и что, обращаясь к церковному освящению, он намерен просить у неба благодати, необходимой для выполнения долга, налагаемого на него его правами. Это было новым торжеством для сторонников Конгрегации и для поповской партии, претензии и требовательность которой возрастали с каждым днем.
С согласия короля они заставили Виллеля возбудить преследование против двух либеральных газет — Французского Вестника (Le Courrier Frangais) и Конституционалиста (Le Constitutionnel), — которые провинились в том, что разоблачили интриги своих противников, отметили совершенно нерелигиозный характер деятельности миссий и протестовали против возвращения иезуитов во Францию. Прокурор Веллар требовал приостановки Конституционалиста на месяц, а Вестника на три месяца «ввиду направления данных газет, которое явствует из общего их содержания и которое способно нанести ущерб должному уважению к государственной религии». Парижская судебная палата под председательством Сегье отвергла требования прокурора. Как гласил приговор суда, «ни в коем случае нельзя признать нарушением должного уважения к государственной религии или злоупотреблением свободой печати обсуждение или осуждение появления в стране всяких недозволенных законом ассоциаций, указание на заведомо имевшие место поступки, противные религии и даже добрым нравам, или на менее достоверные опасности и излишества доктрины, которая одновременно угрожает независимости монархии, верховной власти короля и общественным вольностям, гарантированным хартией и декларацией французского клира в 1682 году, декларацией, которая всегда признавалась и провозглашалась государственным законом». Этот приговор привел ультрамонтанов в крайнюю ярость [33] . Но их притязания начинали уже пугать даже искренно религиозных и преданных королевской власти людей; в газете Белое знамя (Le Drapeau Blanc) граф де Монлозье в целом ряде резких и сильных статей указал на опасность, которая угрожает государству, обществу и религии от тайной и противозаконной организации иезуитов.
33
Ультрамонтанами назывались лица, настаивавшие на беспрекословном повиновении папе во всех вопросах об отношениях церкви и государства; а «галликанской партией» называлась партия, стремившаяся ограничить бесконтрольную власть папы властью собора французских епископов, который должен был обеспечить за французской церковью известную степень самостоятельности относительно папы. Галликанцы признавали, что в делах, не касающихся догматов церкви, государственная власть имеет право на повиновение со стороны духовенства. Слово «ультрамонтан» означает в точности человека, живущего «за горами», или приверженца той власти, представитель которой живет «за горами» (за Альпами), в Риме. — Прим. ред.