Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Рамбо Альфред

Под влиянием архиепископа Серафима и министра Голицына реакция принимает другой характер: она направляется уже не против солдат и крестьян, а против науки и литературы, она получает название обскурантизма.

Голицын сперва был назначен генеральным прокурором святейшего Синода, что его очень удивило, так как он сам признается, что был человеком рассеянным, светским и ленивым. «Рассеянная жизнь, придворные привычки, мой веселый характер — все это мне казалось несовместимым с такими серьезными занятиями». Принадлежа к «нечестивой школе XVIII века», Голицын раньше «ни во что не верил». Но еще более серьезным недостатком его было то, что он совершенно не обладал ни постоянством, ни твердым характером. Сделавшись министром культов и народного просвещения, он стал подготовлять свое «обращение». Он запретил издания мистиков, вроде Сионского вестника, издатель которого, Лабзин, был выслан в Симбирскую губернию (1822), запретил секты хлыстов, придирался к «раскольникам». Духовенство не верило в искренность его обращения, и в 1824.

году Серафим с помощью Аракчеева добился отставки Голицына, который был заменен адмиралом Шишковым. В церкви раздались песни ликования, и архимандрит Фотий писал: «Безбожие уничтожено, богохульствующая армия дьявола побеждена, ересь и раскол приведены к молчанию, все общества, враждебные богу, сокрушены. Мы имеем министром только нашего спасителя Иисуса Христа, во славу бога отца. Аминь!»

В это время скончался Александр. Аракчеев, опасаясь, что восшествие на престол Николая может повлечь за собой общую амнистию, осмелился ускорить казни. Это стало причиной его опалы. Он получил приказ отправиться путешествовать за границу, был смещен со всех должностей и принужден в конце концов проживать только в своих имениях. Он прожил там до 1834 года, предавшись благочестию, занятый делами благотворительности, и умер, устремив глаза на портрет Александра I, льстя себя надеждой встретить его на небе… Таким образом, варварство, не тронувшее Александра, возмутило Николая, который и избавил Россию от этого бича [49] .

49

Рассказ этот неточен в конце. Повлекла за собой опалу Аракчеева вовсе не расправа с подозреваемыми в убийстве Настасьи Минкиной: Николай и не думал протестовать против всех творившихся в Грузине ужасов. Да и опалы в точном смысле слова вовсе не было, и никакого приказа путешествовать, или жить в своем имении и т. п. Аракчеев никогда не получал. Николай I лично не любил Аракчеева и просто согласился на его просьбу об отставке от должностей. — Прим. ред.)

Но в сущности Голицын уже предвосхитил дело Шишкова. Его управление университетами было настолько реакционно, что, по донесениям полиции от 1818 и 1819 годов, его обвиняли в том, что он превратно понимает «благожелательные намерения государя», распространяя «суровые принципы христианства на абстрактные науки, не имеющие влияния на веру», и в том, что он наметил план воспитания, «который находится в противоречии с цивилизацией XIX века». Голицыным была начата и почти закончена «чистка» русских университетов.

Попечителем Казанского университета был Магницкий, старый друг Сперанского, отказавшийся от своих прежних французских идей. Он поставил себе целью организовать преподавание, «соответствующее принципам акта Священного союза». Магницкий изгнал из университета одиннадцать профессоров, вычеркнул из списка почетных членов «цареубийцу» Грегуара, исключил из библиотеки в числе других подозрительных книг Право мира и войны Гроция, запретил преподавать геологическое учение Вюффона, так же как и астрономическое учение Коперника, Галилея и Ньютона, предписал, чтобы на «академических (университетских) актах» доклады по минералогии и другие перемежались с молитвами и церковными песнопениями. Профессор литературы должен был доказывать литературное превосходство библии над всеми светскими авторами; профессор истории — предлагать в качестве образца Всеобщую историю архиепископа Боссюэ; профессор философии — поучать, что научные истины носят случайный (относительный) характер и что единственная абсолютная истина основывается на откровении, данном Христом; профессор политической экономии — твердить о добродетелях, которые «превращают блага материальные в блага духовные». Ввиду того что медицина должна была стать насквозь христианской, вскрытия как святотатство по отношению к умершим были с этого момента запрещены, и анатомическое препарирование перенесено на кладбища. Ректор Никольский в своем курсе математики трактовал треугольник как символ троицы.

Из Харьковского университета изгнали двух профессоров. Самым любопытным был случай с четырьмя профессорами Петербургского университета: профессором философии Галичем, профессором статистики Арсеньевым, профессором политических наук Германом и профессором всеобщей истории Раупахом. Первый был обвинен в том, что преподавал философию Шеллинга, а три других в том, что они воспроизводили теории Шлецера, протеже Екатерины II. Шлецера при этом обвиняли в «робеспьеризме» и «маратизме». Попечитель Рунич вел расследование на основании записей или высказываний учащихся. Министр Голицын не осмелился указать царю, как нелепо такое расследование, и четыре профессора были уволены со службы; более того — они оставались под угрозой уголовного обвинения, которое затянулось до 1827 года.

В 1822 году запретили принимать в Дерптский университет студентов, посещавших раньше германские университеты; в 1823 году запретили ездить учиться в германские университеты, а в 1824 году вычеркнули из программ в качестве «излишних» политические науки. В Харькове и Дерпте студентам было запрещено посещать театры, так как это было «противно морали» и «отвлекало от занятий».

Цензура запретила большую часть русских журналов. Она исправляла и калечила стихи поэтов. В1818

году Голицын счел опасным произведение Станевича «Беседа о бессмертии души», между тем как делегированные архиепископом Серафимом священники защищали его как соответствующее учению церкви. Шишков пошел еще дальше Голицына и предложил более суровый закон для цензуры, но царь не решился его принять.

Последние дни Александра. Александр, это «счастливое исключение среди своих», принес больше вреда своим подданным, чем самый неукротимый деспот, потому что в известные периоды своей жизни не переставал будить и поддерживать в них мечты о свободе, чтобы затем их же наказывать за это в периоды реакции. Еще в 1825 году он заверял в своем либерализме: «Что бы обо мне ни говорили, я жил и умру республиканцем».

Последние годы Александра были омрачены разочарованиями, явившимися как бы результатом проявлений его неустойчивой и своеобразной воли. Он давно уже не жил с императрицей. Трое детей, которых он имел от одной связи и которых он нежно любил, умерли в раннем возрасте. Ему пришлось оплакивать самую любимую из сестер, Екатерину, королеву Вюртембергскую (1819). В то время как поляки боролись за парламентские свободы, дарованные им Александром, русские с раздражением смотрели на восстановленную на окраине империи Польшу. Они упрекали также Александра в безразличии к избиению греков на Востоке, а большое наводнение, опустошившее Петербург в 1824 году, представлялось им карой неба за отказ в помощи Греции. В сентябре 1825 года, волнуемый грустными предчувствиями, обеспокоенный зловещими предсказаниями, омраченный пробудившимися воспоминаниями 1801 года, Александр покинул Петербург, чтобы отправиться на юг, в Таганрог, где он и умер 1 декабря от злокачественной лихорадки.

Политические идеи в России. Опасные изгибы политики Александра содействовали пробуждению политических идей в России. Екатерина II и Александр льстили себя мыслью, что в известные моменты своего царствования они не только разделяли воззрения просвещенных людей своего времени, но далее опережали их и вели просвещенных людей за собой. Но когда Екатерина II и ее внук сами повернули назад, люди эти за ними не последовали. Число тех, кто читал произведения французских философов, то прославляемых, то запрещаемых в зависимости от изменчивых фантазий людей у власти, становилось больше, чем когда бы то ни было. Русские офицеры, вернувшиеся из Франции после трехлетнего пребывания там вместе с оккупационной армией, принесли с Запада новые впечатления и освободительные идеи. Русские офицеры только теперь начинали понимать, чем в действительности была эта французская революция, с которой им было предписано бороться и которая вместе с Наполеоном чуть было не завоевала мир. Реставрация Бурбонов оказалась для них другим уроком. Многие думали то, о чем писал Пестель: «Я увидел тогда, что большинство важнейших установлений революции были сохранены при восстановлении монархии как благотворные, в то время как раньше мы все, и я первый, восставали против этой революции. Из этого я заключил, что она (революция), по видимому, была вовсе не так дурна, как нам ее представляли, и что в ней даже было много хорошего. Я укрепился в этой своей мысли, когда увидел, что государства, в которых она не имела места, оставались лишенными многих прав и свобод».

Эти офицеры, возвратившись в Россию, после того как они присутствовали при первых опытах парламентской свободы во Франции, снова находили в своей стране абсолютизм монарха, крепостную зависимость крестьян и зверство телесных наказаний, от которых не были избавлены даже их собственные солдаты, их товарищи по оружию в героической борьбе против Наполеона. Они видели опять придирчивую полицию, отсутствие независимой юстиции, тиранию цензуры, обскурантизм, господствующий в университетах, и повсюду презрение к человеку и к человеческому достоинству. «Тогда, — продолжает Пестель в своей автобиографии, — тогда начали зарождаться во мне идеи конституционной монархии и идеи революции; эти последние были еще слабы и не оформлены, но мало-помалу они становились и более ясными и более твердыми… От идей конституционной монархии я перешел к идеям республиканским».

Тайные общества при Александре. Многие мыслили и говорили, как Пестель. Путь, по которому следовало идти для реализации новых идей, был им подсказан пребыванием во Франции: надо было организовывать тайные общества. В 1816 и 1817 годах в России образовался Союз спасения, или истинных и верных сынов отечества, который формулировал свою цель словами: «Добиться, наконец, благодеяний, которыми русский народ награжден своим великодушным монархом». В действительности общество имело целью установление конституционного режима. Среди основателей этого общества были: Александр и Никита Муравьевы, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, князья Илья Долгоруков, Сергей Трубецкой, Федор Шаховской, полковник Глинка, капитан Якушкин, Новиков и Павел Пестель. В 1818 году общество получает новый устав и новое название — Союз благоденствия. Так как в составе общества были и умеренные и революционеры, то в нем не могли договориться об окончательной организации и еще менее о цели, которой следовало достигнуть, и о средствах, которые для этого надо было применить. Некоторые из членов общества, как Якушкин или Шаховской, говорили, что надо убить императора. Члены союза учредили центральную думу, сносившуюся с управами, установленными в провинции или, скорее, в главпых военных центрах.