Том 38. Полное собрание сочинений.

Толстой Лев Николаевич

Н. Ну будетъ пустое болтать. Кушайте послднее молоко.

М. и Т. Не будемъ, не будемъ и не будемъ.

Т. А вырастимъ, со всми длиться будемъ.

М. И я. Непремнно.

Ст. Ну дтки, молодцы. Ужъ мн не видать, какъ жить станете, когда вырастите. А помогай Богъ.

Т. И буду, и буду, и буду. Что хотятъ длаютъ, а я буду. М. И я тоже.

Ст.⁴⁸ Я то уже, видно, оттелева на васъ полюбуюсь. Смотрите не забыва[йте].

Т. Не забудемъ.

М. Ни за что.

**НТЪ ВЪ МІР ВИНОВАТЫХЪ. [III]

1.

Какая странная, удивительная моя судьба. Едва ли есть какой бы то ни было забитый, страдающій отъ насилія и роскоши богачей бднякъ, который бы въ сотой дол чувствовалъ, какъ я

чувствую теперь, всю ту несправедливость, жестокость, весь ужасъ того насилія, издвательства богатыхъ надъ бдными и всей подавленности, униженности — бдственности положенія всего огромнаго большинства людей настоящаго, трудящагося и длающаго жизнь рабочаго народа. Чувствовалъ я это давно, и чувство это съ годами росло и росло и дошло въ послднее время до высшей степени. Мучительно чувствую теперь все это и, несмотря на то, живу въ этой развращенной, преступной сред богатыхъ и не могу, не умю, не имю силъ уйти изъ нея, не могу, не умю измнить свою жизнь такъ, чтобы каждое удовлетвореніе потребности тла, да, сонъ, одежда, передвиженіе — не сопровождалъ сознаніемъ грха и стыда за свое положеніе.

Было время, когда я пытался измнить это мое, несогласное съ требованіями души, положеніе, но сложныя условія прошедшаго, семья и ея требованія не выпускали меня изъ своихъ тисковъ, или, скоре, я не умлъ и не имлъ силъ отъ нихъ освободиться. Теперь же, на девятомъ десятк, ослабвшій тлесными силами, я уже и не пытаюсь освободиться и, странное дло, по мр ослабленія тлесныхъ силъ, все сильне и сильнее сознавая всю преступность своего положенія, я все боле и боле страдаю отъ этого положенія.

И вотъ мн приходитъ мысль, что положеніе это мое не даромъ, что положеніе это требуетъ отъ меня того, чтобы я высказалъ правдиво то, что я испытываю, и этимъ высказываніемъ противодйствовалъ бы, можетъ-быть, тому, что такъ сильно мучаетъ меня, открылъ бы, можетъ-быть, глаза тмъ, или хотя бы нкоторымъ изъ тхъ, которые не видятъ еще того, что я такъ ясно вижу, и облегчилъ бы, можетъ-быть, хотя отчасти положеніе того огромнаго большинства рабочаго народа, которое страдаетъ и тлесно и духовно отъ того положенія, въ которомъ его держатъ обманывающіе ихъ и сами обманутые люди. И въ самомъ дл, то положеніе, въ которомъ я нахожусь, для того чтобы обличить всю ложь и преступность установившихся между людьми отношеній, едва ли не самое лучшее и выгодное, для того чтобы сказать объ этомъ положеніи всю настоящую правду, не затемненную ни желаніемъ оправдать себя, ни завистью бдныхъ и угнетенныхъ противъ богатыхъ и угнетателей. Я нахожусь именно въ этомъ положеніи: я не только не желаю оправдываться, но мн нужно усиліе, чтобы не преувеличить обличеніе преступности властвующихъ классовъ, среди которыхъ я живу, общенія съ которыми стыжусь, положеніе которыхъ ненавижу всми силами души и отъ участія въ жизни которыхъ не могу освободиться. Точно такъ же я не могу впасть въ обычную ошибку людей угнетеннаго и порабощеннаго народа и демократовъ, его защитниковъ, которые не видятъ недостатковъ и ошибокъ этого народа, а также не хотятъ видть т смягчающія вину обстоятельства, сложныя условія прошедшаго, которыя длаютъ почти невмняемымъ большинство людей властвующихъ классовъ. Безъ желанія оправдания себя и страха передъ освобожденнымъ народомъ, а также безъ зависти и озлобленія народа къ своимъ угнетателямъ, я нахожусь въ самыхъ выгодныхъ условіяхъ для того, чтобы видть истину и умть сказать ее. Можетъ-быть, для этого самаго я и былъ поставленъ судьбой въ это странное положеніе. Постараюсь, какъ умю, использовать его. Хоть это хотя отчасти облегчитъ мое положеніе.

2.

Въ богатомъ деревенскомъ дом владльца боле тысячи десятинъ земли гостилъ двоюродный братъ его жены Александръ Ивановичъ Волгинъ, уважаемый въ своемъ мір холостякъ, служащій въ московскомъ банк съ жалованьемъ въ восемь тысячъ. Съ вечера, уставъ отъ игры съ домашними по тысячной [въ] винтъ, Александръ Ивановичъ, войдя въ спальню, выложилъ на покрытый салфеточкой столикъ золотые часы, серебряный портсигаръ, портфель, большой замшевый кошелекъ, щеточку и гребенку, потомъ снялъ пиджакъ, жилетъ, крахмальную рубашку, двое панталонъ, шелковые носки, англійской работы ботинки и, надвъ ночную рубашку и халатъ, вынесъ все это за дверь, а самъ легъ на чистую, нынче перестеленную пружинную кровать, съ двумя матрасами, тремя подушками и подшитымъ простыней одяломъ. Часы показывали двнадцать. Александръ Ивановичъ закурилъ папиросу, полежалъ навзничь минутъ пять, перебирая впечатлнія дня, потомъ задулъ свчу и повернулся на бокъ и, хотя и долго ворочался, все-таки заснулъ около часа. Проснувшись утромъ въ восемь, онъ надлъ туфли, халатъ, позвонилъ. Старый, уже тридцать лтъ служащій въ дом, отецъ семейства, ддъ шести внуковъ, лакей Степанъ поспшно, на согнутыхъ ногахъ, вошелъ къ нему съ вычищенными до блеска вчера снятыми ботинками и всей выбитой и вычищенной парой и сложенной крахмальной рубашкой.

Гость поблагодарилъ, спросилъ, какова погода — сторы были задернуты, чтобы солнце не мшало спать хотя бы до одиннадцати, какъ спали нкоторые изъ хозяевъ. Александръ Ивановичъ взглянулъ на часы: «Еще не поздно», и началъ чиститься, умываться, одваться. Вода была приготовлена, приготовлены, т.е. вымыты и вычищены вчера запачканныя умывальныя и чесальныя принадлежности: мыло, щеточки, для зубовъ, для ногтей, для волосъ, для бороды, ножички и пилки для ногтей. Не торопясь умывши лицо, руки, вычистивъ старательно ногти и оттянувъ полотенцемъ кожу на ногтяхъ, потомъ обмывъ губкой блое жирное тло и вымывъ ноги, Александръ Ивановичъ сталъ чесаться. Сначала двойной англійской щеткой разчесалъ передъ зеркаломъ курчавую, сдющую по сторонамъ бороду на об стороны, потомъ пробралъ рдкимъ черепаховымъ гребнемъ, потомъ уже рдющіе волосы на голов. Потомъ частымъ гребнемъ вычесалъ голову, выкинулъ нечистую вату и задлалъ свжей. Надлъ нижнее блье, носки, ботинки, штаны, поддерживаемые блестящими помочами, жилетъ и, не надвая пиджака, чтобы отдохнуть посл одванья, прислъ на мягкое кресло и, закуривъ папиросу, задумался о томъ, куда онъ направитъ сегодняшнюю прогулку. «Можно въ паркъ, а можно и въ Порточки (такое смшное названіе лсу). Должно бы въ Порточки. Да еще Сем. Н. письмо нужно отвтить. Ну да это посл». Онъ ршительио всталъ, взялъ часы, было ужъ безъ пяти девять, положилъ въ карманъ жилета, въ карманъ штановъ кошелекъ съ деньгами, то, что оставалось отъ ста восьмидесяти рублей, которые онъ взялъ для дороги и мелкихъ расходовъ у пріятеля во время тхъ двухъ недль,

которыя онъ намренъ былъ прожить у него. Серебряный портсигаръ и электрическую машинку для зажиганія папиросъ и два платка положилъ въ пиджакъ, вышелъ, оставивъ, какъ это само собой разумлось, убирать весь безпорядокъ и всю нечистоту, произведенные имъ, Степану, пятидесятилтнему лакею, ожидавшему, какъ это всегда бывало, хорошій «гонораръ», какъ онъ называлъ это, отъ Александра Ивановича и до такой степени привыкшему къ этому длу, что при исполненіи его не чувствовалъ уже ни малйшаго отвращенія. Посмотрвшись въ зеркало и одобривъ свою наружность, Александръ Ивановичъ пошелъ въ столовую. Тамъ заботами другого лакея, экономки и буфетнаго мужика, успвшаго до зари уже сбгать къ себ на деревню, чтобы наладить малому косу, въ столовой на чистой, камчатной блой скатерти уже блестлъ и киплъ серебряный или серебрянаго вида самоваръ, стоялъ кофейникъ, горячее молоко, сливки, масло и всякаго рода блый хлбъ и печенье. За столомъ былъ только студентъ, учитель второго сына, и этотъ мальчикъ, и переписчица статей земскаго дятеля, хозяина дома и большого сельскаго хозяина. Онъ ужъ съ восьми часовъ ушелъ по хозяйству. За кофеемъ Александръ Ивановичъ поговорилъ съ учителемъ и переписчицей о погод, о вчерашнемъ винт и о Феодорит, о вчерашней его выходк, что онъ безъ всякаго повода нагрубилъ отцу. Феодоритъ былъ взрослый неудавшійся сынъ хозяевъ. Звали его Федоромъ, но кто-то какъ-то шутя или нарочно назвалъ его Феодоритъ, и это показалось смшно, и такъ продолжали называть его и тогда, когда то, что онъ длалъ, было уже совсмъ не смшно. Такъ это было теперь. Былъ онъ въ университет, со второго курса бросилъ, потомъ пошелъ въ кавалергарды и тоже бросилъ и теперь жилъ въ деревн, ничего не длалъ и все осуждалъ, и всмъ былъ недоволенъ. Феодоритъ этотъ еще спалъ, и спали и вс домашніе, а именно: сама хозяйка Анна Михайловна, сестра хозяина, вдова бывшаго губернатора, и пишущій пейзажи живописецъ, жившій въ дом.

Александръ Ивановичъ взялъ въ передней шляпу панама (она стоила двадцать рублей), трость съ слоновой кости рзнымъ набалдашникомъ (пятьдесятъ рублей) и пошелъ изъ дома. Выйдя черезъ обставленную цветами террасу, мимо партера, въ которомъ въ середин была конусообразная клумба, убранная правильными полосами блыхъ, красныхъ, синихъ цвтовъ, и по бокамъ которой изъ цвтовъ же были сдланы вензеля, иниціалы имени, отчества и фамиліи хозяйки, мимо этихъ цвтовъ Александръ Ивановичъ вошелъ въ вковыя аллеи липъ. Аллеи эти чистили крестьянскія двушки съ лопатами и метлами. Садовникъ же что-то вымрялъ, а молодой малый везъ что-то на телг. Пройдя ихъ, Александръ Ивановичъ вошелъ въ паркъ старыхъ деревъ, на разстояніи не мене пятидесяти десятинъ изрзанный прочищенными дорожками. Покуривая папироску, Александръ Ивановичъ прошелъ по своимъ любимымъ дорожкамъ мимо бесдки и вышелъ въ поле. Въ парк было хорошо, а въ пол еще лучше. Направо такъ красиво красно-блыми пятнами виднлись собирающія картофель женщины, налво лугъ и жневье и пасущееся стадо, а впереди, немного вправо, темно-темно-зеленые дубы Порточекъ. Александръ Ивановичъ дышалъ полной грудью и радовался на свою жизнь вообще и особенно теперь, здсь у сестры, гд онъ такъ пріятно отдыхалъ отъ своихъ трудовъ въ банк.

«Счастливые люди, живутъ въ деревн», думалъ онъ. «Правда, Николай Петровичъ и здсь въ деревн не можетъ быть покоенъ съ своими агрономическими затями и земствомъ, да вольно же ему». И Александръ Ивановичъ, покачивая головой, закуривая новую папироску и бодро шагая сильными ногами въ твердой, толстой, англійской работы обуви, думалъ о томъ, какъ онъ по зимамъ трудится въ своемъ банк. «Отъ десяти и до двухъ, а то и до пяти, иногда и каждый день. Вдь это легко сказать, а потомъ засданія, а потомъ частныя просьбы. А потомъ Дума. То ли дло здсь. Я такъ доволенъ. Положимъ, она скучаетъ, ну да это не надолго». И онъ улыбнулся. Погулявъ въ Порточкахъ, онъ пошелъ назадъ прямикомъ, полемъ по тому самому пару, который пахали. По пару ходила скотина крестьянская, коровы, телята, овцы, свиньи. Прямой путь къ парку шелъ прямо черезъ стадо. Овцы испугались его, одна за другой кинулись бжать, свиньи тоже, худыя, небольшія дв коровы уставились на него. Пастушонокъ мальчикъ крикнулъ на овецъ и хлопнулъ кнутомъ. «Какая отсталость, однако, у насъ въ. сравненіи съ Европой», подумалъ онъ, вспоминая свои частыя поздки за границу. «Во всей Европ не найдешь ни одной такой коровы». И Александру Ивановичу захотлось спросить, куда ведетъ та дорога, которая подъ угломъ сходилась съ той, по которой онъ шелъ, и чье это стадо. Онъ подозвалъ мальчика.

— Чье это стадо?

Мальчикъ съ удивленіемъ, близкимъ къ ужасу, смотрлъ на шляпу, расчесанную бороду, а главное на золотыя очки, и не могъ сразу отвтить. Когда Александръ Ивановичъ повторилъ вопросъ, мальчикъ опомнился и сказалъ:

— Наше.

— Да, чье наше, — покачивая головой и улыбаясь, сказалъ Александръ Ивановичъ.

Мальчикъ былъ въ лаптяхъ и онучахъ, въ прорванной на плеч, грязной суровой рубашонк и въ картуз съ оторваннымъ козырькомъ.

— Чье наше?

— А Пироговское.

— A теб сколько лтъ?

— Не знаю.

— Грамот знаешь?

— Нтъ, не знаю.

— Что жъ разв нтъ училища?

— Я ходилъ.

— Что жъ не выучился?

— Нтъ.

— А дорога эта куда?

Мальчикъ сказалъ, и Александръ Ивановичъ пошелъ къ дому, размышляя о томъ, какъ онъ подразнитъ Николая Петровича о томъ, какъ все-таки плохо, несмотря на вс его хлопоты, стоитъ дло народнаго образованія.

Подходя къ дому, Александръ Ивановичъ взглянулъ на часы и къ досад своей увидалъ, что былъ уже двнадцатый часъ, а онъ вспомнилъ, что Николай Петровичъ детъ въ городъ, а онъ. съ нимъ хотлъ отправить письмо въ Москву, а письмо еще не написано. Письмо же было очень нужное, о томъ чтобы пріятель и сотоварищъ его оставилъ бы за нимъ картину, Мадону, продававшуюся съ аукціона. Подходя къ дому, онъ увидалъ, что четверня крупныхъ, сытыхъ, выхоленныхъ, породистыхъ лошадей, запряженныхъ въ блестящей на солнц чернымъ лакомъ коляск, съ кучеромъ въ синемъ кафтан съ серебрянымъ поясомъ, стояли уже у подъзда, изрдка побрякивая бубенцами.

Передъ входной дверью стоялъ крестьянинъ, босой, въ прорванномъ кафтан и безъ шапки. Онъ поклонился. Александръ Ивановичъ спросилъ, что ему нужно.

— Къ Николаю Петровичу.

— Объ чемъ?

— По нужд своей, лошаденка пала. —

Александръ Ивановичъ сталъ разспрашивать. Мужикъ сталъ разсказывать о своемъ положеніи, сказалъ, что пятеро дтей и лошаденка одна и была, и заплакалъ.

— Что же ты?

— Да милости просить.

И сталъ на колни, и прямо стоялъ и не поднялся, несмотря на уговоры Александра Ивановича.