Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных (с иллюстрациями)
Шрифт:
Шервинский. Ну, значит, они оба в Дании. И вот: сообщил мне это сам гетман.
Николка(вставая). Я предлагаю тост: здоровье его императорского величества.
Мышлаевский. Ладно, встанем.
Все встают.
Николка. Если император мертв, да здравствует император!
Все. Ура, ура, ура…
Елена.
Шервинский (поет). Боже, царя храни…
Все(кроме Елены, поют).
Сильный, державный, Царствуй на славу…Елена. Господа, что вы делаете?
Квартира Турбиных уходит вверх. Поднимается квартира Василисы. Маленькая спальня. На двухспальной кровати сидят Ванда и Василиса. Оба в ужасе.
Василиса. Что же это такое делается? Два часа ночи! Я жаловаться, наконец, буду. Я им от квартиры откажу.
Ванда. Это какие-то разбойники, Вася! Постой, ты слышишь, что они поют?
Василиса. Боже мой.
Замерли. Из квартиры Турбиных: «…царь православный. Боже, царя храни». Глухой крик: «Ура».
Нет, они душевнобольные. Ведь они нас под такую беду могут подвести, что не расхлебаешь. Ведь слышно все. Слышно.
Ванда. Вася, завтра с ними надо будет решительно поговорить.
Василиса. Какие-то отчаянные люди, честное слово.
Тушат свет. Появляется квартира Турбиных.
Мышлаевский. Алеша. (Плачет горькими слезами.) Разве это народ… ведь это сукины дети. Профессиональный союз цареубийц. Петр Третий… Ну что он им сделал? Что? Орут — войны не надо! Отлично. Он же прекратил войну. И что?!. Собственный дворянин царя по морде бутылкой… Хлоп. Где царь? Нет царя! Павла Петровича князь портсигаром по уху…
Елена. Господа, уложите его, ради Бога.
Мышлаевский. А этот. Забыл… с бакенбардами, симпатичный такой, дай, думает, мужичкам приятное, сделаю. Освобожу их, чертей полосатых! Так его за это бомбой, так его!.. Пороть их надо, негодяев, Алеша…
Алексей. Вот Достоевский это и видел и сказал: «Россия — страна деревянная, нищая и опасная, а честь русскому человеку только лишнее бремя!»
Шервинский. На Руси возможно только одно. Вот правильно сказано: вера православная, а власть самодержавная!
Николка. Правильно! Я, господа, неделю тому назад был в театре на «Павле Первом», и, когда артист произнес эти слова,
Елена. Господа, вы весь дом разбудите.
Николка. Что же вы думаете? Кругом стали аплодировать, и только какой-то мерзавец в ярусе крикнул: «Идиот».
Мышлаевский. Ох, мне что-то жарко, братцы… (Снимает халат.)
Студзинский. Это все евреи наделали!
Мышлаевский(лежа на тахте). Ой, мне что-то плохо, братцы.
Елена. Так я и знала.
Николка. Капитану плохо. Смотрите.
Елена. Алексей. Брось ты своего Петра Третьего. Посмотри, что с ним,
Алексей. Да, здoрово.
Шервинский. Поужинал штабс-капитан.
Елена. Что? Пульса нет?
Алексей. Нет, ничего, отойдет. Никол, бери, помогай. Господа, помогите его перенести ко мне.
Студзинский, Николка, Алексей поднимают Мышлаевского и выносят.
Николка, таз, таз приготовь.
Елена. Боже мой, я пойду посмотрю, что с ним. Шервинский. Не нужно, Елена Васильевна, его тошнить будет, больше ничего. Не ходите.
Елена. Ведь это не нужно так. Ах, господа, господа… Хаос… Накурили…
Шервинский. Да, ужасно. Я удивляюсь Мышлаевскому. Как это так все-таки.
Елена. Не вам бы говорить. Я и сама из-за вас напилась. Вообще, в вашу компанию попасть, пропадешь.
Шервинский. Можно здесь сесть возле вас?
Елена. Садитесь, Шервинский… что с нами будет? Я видела дурной сон. Вообще, последнее время кругом все хуже и хуже.
Шервинский. Елена Васильевна, все будет благополучно, ей-богу. А снам вы не верьте. Какой вы сон видели?
Елена. Нет. Нет. Мой сон вещий. Будто мы все ехали на корабле в Америку и сидим в трюме, и вот шторм. Ветер воет. Холодно. Холодно. Волны. А мы в трюме. Волны к нам плещут, подбираются к самым ногам… А мы в трюме… Влезаем на какие-то нары, а вода все выше, выше. И главное, крысы. Омерзительные, быстрые, такие огромные, и лезут прямо по чулкам. Брр… Царапаются так. До того страшно, что я проснулась.
Шервинский. А вы знаете что, Елена Васильевна? Он не вернется.
Елена. Кто?
Шервинский. Ваш муж.
Елена. Леонид Юрьевич, это нахальство! Какое вам дело? Вернется, не вернется.
Шервинский. Мне-то большое депо, я вас люблю.
Елена. Слышала. И все вы сочиняете.
Шервинский. Ей-богу, я вас люблю.
Елена. Ну и любите про себя.