Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Хлебников Велимир

<6.>

Эй, девчоночки неважные, Покупные, запродажные, Врывайтесь в особняк, Скачите перед зеркалом! Каблучки-дурачки! Эй мила, ай мила! Ведь буря богатеев След бегства замела. Ах вы губки, мои губки, Да ночные покупки! Ах вы ножки, мои ножки Хорошие какие! По ковровой по дорожке, Ровно блошки, Вы по Невскому скакали, Господинов всё искали! Ах вы рученьки-малютки, В белой сыпи, в белой сыпи! Да зачем я лысая, Белобрысая… Вот куплю себе прическу, Вдену алую полоску, Стану милая, стану милая!

* * *

В ночном потоке шлюх, богородиц, потаскушек, Где ходит зверем сказочный богач, Добычу ищет мот-послушник И олуха несет лихач.

7.

Царь –

выстрел вышли! Мы вышли. Где же пули? Лоб ждет, ваше величество! С нами всё Горячего поля девичество, Смольный преступного мира, Великосветский мир острога. А ну-ка, пушки, гремите строго! Бом! Бом! Кто там? Милюков? Или Керенский? Сегодня нету дураков, Сегодня верен, с кем Толчок любви Гнилого города, Чье отпадает с десен мясо. Часы любви ловли И глаз торговли. – Шагаешь? Шагай! Пули Пели, Пали В Горячие поля.

8.

– Бог! говорят, что там, на небе, твоя ставка? Сегодня ты получаешь отставку! – Эй, где чинят Бога? – Здесь чинят божество? Медники, стекольщики, бочары, плотники Глухого переулка, Где здесь починка Бога? Чистят колеса, ставят заплаты? Люди, вы слышите раскаты Грома гулкого? Где чинят Бога? Конский навоз, что нас спасал и грел от мороза, Постав<ят> на его место В тяжелых окладах серебра. – Серебро и ряд свечей, блести! И круглыми стенами окруж<ат>. И тучные люди с Богом на брюхе, и старухи – И всё как раньше.

9.

Дворцы замерзли в инее, В лебяжьих одеялах снега. И вся столица, блестя огнями, Как светская красавица была – В снегу и горностаях утопая, холодная и недоступная. А там, вдали, дымилися Горячие поля Неумирающим огнем. Как склады пороха – зрачки. И гневом сломанная бровь. Темнели бурые бугры – Чумные города людей, Как прокаженные гонимых Перчаткой белой городовых В час зимнего мороза. И приняв милость от другой столицы – конской, Надели шубы с плеча коней. Горел, дымился навоз горячий. Дети <из нор> выползали, И матери – воровки Добычу приносили города, Возились у костров. Отцы несли листы Гнилой капусты, Селедок тощие хребты И с боен кости и кишки. Садились в круг семьи И ели дары дня. Не вы ли Войском нищеты, Темнея ржавым голенищем, Пойдете на дворцы На набережных Невы? Седые рваные тулупы Из снежной халупы… Это пальцы <ног> Смотрят <из драных> сапог, А другие в валенках На Горячего поля завалинках. Сестры и жены. Отцы и мужья. Нож у одних. <У других> мышьяк. Так зимовали В снежном подвале.

10.

Разве вы От холода не выли? Вдвоем в землянке костей <бычачьих> не сосали? И драк с собаками не знали? И от усталости не падали? И <не валялись>, сытые, на теплой падали? Не спали на ходу, склоняя голову? Так лейте пули – вот свинец и олово!

11.

Слухайте, люди, слухайте, Рабочие люди, очухайтесь. Я, дочь народа, вас потчую, Несу свободу ножом! Бар плетку отчую – Летит ужом – Сломаем. Мы всё сломаем! Сёл очаг даст силача! Идем – Мамаем, Поем – Мамаем, Люди Горячего поля, <Нам – секача!> Здесь ведь живет девушка Воля, Наша лучшая Доля. Ее давно любила очи я, Простые, рабочие. Я девушка русская, чернорабочая, Сегодня вас свободой потчую. Люди, люди! Не будет боле Боли и голи, Боли и голи!

12.

И никогда, никогда их не увидит С душой веселой око юное. В норе, в навозных кучах жили. Они скрывались, окаянные, Они умели ненавидеть Не по-царски. Свой городок <они> построили В кучах дымящихся калов. Не по-барски Нежили <их> стены Темных сквозных подвалов. Столетние бугры В том месте, Где дышится вольно гневу и мести И спокойно лежит окровавленный нож. И город стерег их зубами оскала, Граждан города из конского кала.

13.

А

мы, а наша рабочая темь Виновата тем, Стоя дрожа, Что кулак без ножа. Долго не будем сносить белые чванные груди Мы, окаянные, сгнившие люди. А они раком речным вылезут из темени ночи И у них на лоб вылезут очи, Лишь придет мой желанный жених – Нож рабочих! Нож рабочих!

14.

Треух немецкий, Грозя грозе железной палкой, Строил белый город на месте болот. И дыры, сшитые в зипуне – Зимой нагие Волги плечи – Открыли Горячее поле. Два города, два выстрела, два глаза – Они друг друга стерегут, В окопах скрыты до отказа. Война! Война речей, одежд, движений, пищи. Два города в упор друг в друга целятся Стволами ненависти. Чу, перебежчик – пес Кость жирную пещерному люду принес, И люди вышли кучей её делить. В том городе русло свободной волны Затянуто в доски умершего моря. Как женщины грудь – китовым усом, Затянуто русло Невы серыми досками волн. Из трупа морей Эти львы и серые ступени Вели к дворцам, одетым в камень-кружевняк. Прямой суровый камень (похож на слово «нет») Вдруг делался кудрей воздушней И вьется вьюгой каменной (воздушней кружева), Где каменеет женский поцелуй. Цари здесь жили И темнели в окнах по ночам. А там столетние полы конюшен, Город, чьи стены из сена, Прошедшего конский живот, Населены детьми и старцами. Кто первый спустит свой курок? В венце навоза нищета Иль белый царь, народам грозный?

<15.>

Город белый, тревогу забывший, Тысячей белою зайцев заснувший, Лишь чернеют трубы – уши. К нему с головней крадется злоба Поджечь высоких замков надменную речь. Этот час – повар, Чтоб поднялся <навар> и говор До облаков Это Москвы рука Мстила невским царям, Снимая венец: выручи! Это в замки забралась Грозная тень – непрочитанная книга. Имя ей – Хам. Вам тесаки – Дома высоки. Вам секачи – По горлу щекочи. Тот ящик струн, Где барышни слышался вой И звуки Шопена, – Из окна по мостовой! Пива немецкого хлынула пена К выскочке финских болот: Это ринулось Поле Девичье Отомстить за царевича Великому царю в треуголке, В заморском треухе и с палкой. Это Ходынка Над трупом невских царей Воет зловеще в волынку. Отплясать за царевича Пляску злобы и надсмешки.

16.

Подвалами лица <пугая>, Идите, «стоп» нарушив, лая. Так вы рычали в общей свалке, У стаи уличных собак, Худых и грязных, Оспаривая Конины дохлой брюхо теплое, На воздух шумно подымая Седую стаю галок и ворон. Широк стежок суровой нитки Рогожным шилом – Собранье дыр тулупа вашего. И грубы швы залатанной одежды, Гнездо для грязи и для гнид. В руках неловких ружья и пищали К стволу – трубе водопроводной (Отхожих мест труба у ваших ружей дуло) Веревкой серою привязана доска забора – ложе. Трудился ты в снегу, жилец навозных куч, К щеке <прикладывая то, что с ложем схоже>. В стенах, где камнями сугробы, Полы из камнеломен конюшен царских, Не он ли, раб второй, Сказал «Товарищ!» первому рабу, Копыто помощи подав. Иль это просто случай, Игра судьбы? Но как глаза угрюмы, Мощны скулы. Идите! <Люди> Горячего поля, С вами кони В общем заговоре.

17.

Пух лебедя – дворцам, Грей белым снежным одеялом. А для лачуги – пушки бухают. Потей! Капусту и лук жри до изжоги! А над нами где-то боги Витают небесные. А ты на колодке Точи сапожищи и сапоги. Но и сапог – это бог.

* * *

Мы торцы мостовой, Чтоб в коляске катался помягче богач, За широким и светлым стеклом, на кузове черном Едет толстый купчина-божище, Хорошо знакомый Живописцам вывесок Петроградской. Его образа висят На всех улиц боках Рядом с мордой тупого быка, Белою тушей гусят. Сегодня, пробегая за спичками, Я видел три раза Его образ. Фу, боги уехали! Шляпу одел, Сижу и думаю: А если бы я был божище или божок? А он сапожище <или сапожок>? Недаром приделай «атый» Из «бога» выйдет «богатый». В один гроб закопать их лопатой!