Том 4. Маски
Шрифт:
С сервированным тонным подносом в тринадцатый номер влетает блистающий официант:
— Пэрмэтэ ву сервер [111] .
— Антрекот?
— Вотр дэзир? [112]
В табль-д'от — вход — ему запрещен, — потому что расстроилась координация: он не вставал, — прыгал, с грохотом шлепаясь; точно по плитам пылающим дергал кровавыми пятками; задницей падал на крепкое кресло, ломая крестец, — не садился.
111
Пэрмэтэ'
112
Вотр дэзир? (фр.)— Чего изволите?
И статная талия темно-зеленым сукном, эксельбантом, орлом, то и дело, разбросив портьеру, высовывалась из двенадцатого; это Тертий Мертетев, породистый конь, дро-гом бедер и вымытого подбородка, бросал:
— Вы тут что?
Часовой!
«Ничего» — сказать мало, где ноль, абсолютный, господствовал.
Тертий Мертетев, достав портсигар, забивал по нем пальцами; и в черных пуговицах, — не глазах, — в черных коксах, в усищах, подобное что-то сочувствию вспыхивало, потому что дивился он — перемертвенно нервов.
В коричневом американском орехе
В коричневый американский орех удивительно мягких диванов не строились придержи поз, сервированных, поданных точно на блюде; размление тела, которого бляблая кожа — рук, ног, живота, отвисающих ягодиц, — пуговицами штанов перетянутая, точно клейкое тесто; оно, точно кляклыми пальцами, капало из-под костюма, которым когда-то парижский портной прошикарил.
Сияющая минеральным бессмертьем эмаль, — не лицо, — точно пломба, на корне зубном.
Коли снять, — будет яма, — из шерсти: меж умными мигами глаз, нижней челюстью, двумя ушами.
И — без парика!
Запыленный парик красный отсверк, как на смех, разбрасывает в фешенебельный лондонский штамп — с канде-лябрины: — под бронзой ламп!
— И — каемочка марли!
Танцмейстер, потрепанный и захромавший на обе ноги да, да: вид — гангренозного!
Нагло разинувши рот, снял с корней, точно бонза, под Буддой обряд совершающий, челюсть; ее положил под парик, чтоб она досыхала под лондонским штампом.
Тут — Англия, Франция, с их «друаделом»,
«друаде Ром» [113] —
— «друадемор» —
— а не остров Борнео, — не чащи, в которых макаки, боа, какаду и которые рог носорога ломает.
Здесь все же отель, — где — под зеленоватое зеркало сдавши портфель, котелок, пальто, трость, из передней летит коридором Велес-Непещевич в разблещенных лаках, засунувши руку в карман; в нем — битка.
Уши слушают: точно бутылка огромною пробкою бохает рядом, в двенадцатом:
113
друаде Ром (фр.)—
— Англия!
— Франция!
О, —
«Малакаки, Мандро, Домардэн, доктор
Про, проктор Дри, —
— или Дру —
— друа де мор», —
только визы транзитные на истлевающем листике: паспорта.
Молодо светом играли глаза, нарушающие впечатленье; «ничто», осознавши себя с облегченьем, с огромным, без штампов и виз, упиралося задницей в крепкое американское кресло; открылись вторые глаза, на себе разорвавшие первые, точно сорочку, в прекрасные фоны диванов, прислушиваясь, как в двенадцатом хлопает голосом этот Велес, — вероятно, кидаяся корпусом, черным квадратом; и — пяткою по полу щелкает.
О, суета сует!
С Наполеоном
О, радость свободы, — не есть или есть, испражняться иль не испражняться, пред блещущими писсуарами! Или, — отщелкнуться дверью с «ноль-ноль», щелком выкинув «занято», с кряхтом согнуться, — затылочной шишкою под потолок, точно кукишем, броситься: в корень вглубиться речений: царя Соломона!
Не бить двумя пальцами дробь; безо всякого страха о губы помазаться пальцами: эта привычка Мандро выдавала; теперь уж привычка не выдаст, когда «Мандро» — выдан.
О, счастье быть телом!
Эпоха притворства, история древних культур, — Вавилона, Египта, Ассирии, Персии, — через которую он, «Фон-Мандро» проходил, свою длинную выкинув руку с сияющим перстнем финифтевым, в пальцы зацапав портфель, чтобы шкурой песца голубою овеять могучие плечи, — прошла! И столетия новых культур отчесал уже он, как «Друа-Домардэн», нанося свой визит этим — Наполеону, Маркизу де-Саду, Филиппу Красивому, — перебегая историей, как коридором по каймам эпох: от блистающих касс до блистающего: писсуара!
Довольно: пора с откровенным комфортом вращаться меж атомами — Гете, Канта, Тиглата-Палассера, — атомами Домардэн!
Не спросят:
— Чьи атомы?
Дела нет, — чьи.
Пусто небо над трубами: разве есть знак пролетающей птицы? Над этой трубой летел дым; били крыльями — галки, вороны: и проверещал раз пропеллером: Сантос-Дюмон; он — Лизаше понравился.
Небо — пустое; никто не отметит, куда улетел: так собравшее ветер в пригоршни, в одежду связавшее воды, пустая иллюзия, —
— Я-
— свои выпустит ветры; вода утечет: в писсуары; и будет — «ничто»!
Все же силился с кресла сойти, точно полураздавленное насекомое, жалко прилипшее к месту раздава.
Они же не кинулись
Скакавшее тело губами писало губернии в странных усилиях передержать ерзы тоненьких, как у караморы, ног, зацеплявшихся, точно крючками параграфа, дергаясь под бронзой лампы; и вывесилось в коридор вопросительным знаком, затылочной шишкой торча в потолок, и лицо, оброненное в грудь, укрывая в муар отворотов визитки. Как плечи, не двигаясь, руки повисли, загнувшись кистями, поддерживая упадающие из визитки манжеты, которые уж не пристегивались.