Том 4. Маски
Шрифт:
Узник, чувствуя кожу в местах, где понятие «кожа» есть бред — с ароматной сигарой в руке — пред стеклом, за которым развержены звездные бездны дождей и баллистика быстрых болидов по Коперниканским пустотам фланирует, — уже отклеившись кожей от мест, где «Манд-ро» созерцает иллюзии распространения волн световых, без иллюзий доваривая из «ничто» свои дряни, — имея, — дох, пот, перетуки сердечные.
Видит же он —
— механические происшествия быта эле ктромагнитных субстанций, которые можно двумя пузыря ми глазными окидывать,
Быть без иллюзии!
Психика, — страх, угрызения совести, — ноль; физиоло гия переживается цифрищами, напечатанными в миллионах сплошных километров; один, —
— ноль, ноль, ноль, ноль,
ноль,
ноль, —
— и
— так далее,
далее, далее, далее, далее!
Есть ощущения: выдулись, выпухли, точно перины в окне; палец — бычий пузырь; губа — аэростат
Не Мандро, —
— a —
— popо —
— верч осей: механическая пертурбация!
Еще отрыжка сознания: заботы о болях, которые буду когда разлетится в кабине стекло, и «ничто», как живо чудовище, перевалясь, раскусает варящие органы; желе зы — ее живые; зубной корень дергает; жахала страхом не смерть, — акты тела: чем? Ломом в висок? Биткой носу?
Штык протыкает пальто; протыкает пиджак; и, наткнувшись на пуговицу, раздирает белье; под пупком холодочек от острого кончика; рвут эпидермис; и — гранное вводится что-то — в кишку: о!
Внимание сосредоточилось на палачах: и событие с выжигом выбухло, как световою кометой слетающий перст сквозь кольцо из созвездий: палач — он!
И солнечно выблеснуло из ресничатой, как фотосферы багровое, злое и острое око профессора, перекосясь в яму мира еще до создания мира, — коситься туда, когда мира не будет! Огромный профессор, железный, скрежещущий выгнется с кресла, — в ничто из ничто, — провисая сюртуч-ною фалдой: хвостом, из которого хлещет циан, все наполнивший.
О, бесполезный железный близнец с очень странным телесным составом — заглотанным воздухом, принятой пищею, переполняя атомные поры, пройдет разреженным кометным хвостом сквозь сквозного Мандро, разбухающего в разреженную орбиту мира развалами атомов, перетрясаемых взрывами сил электронных.
«Мандро» —
— пертурбация,
— или — градация гибелей!
Сон: —
— сели в кабину они, проницая друг друга, лупя к своим гибелям: в странном согласии опытно переживать свои гибели: точно над трупом орлы! Юбиляром профессор сидит; он напялил цилиндр Домардэна, и скинувши тело, пропоротое, как лакею потертую шубу, — с плеча: на Мандро: «Вы закутайтесь!»
Температура ужасна!
Профессор показывает на окошко, в которое ломится кубово-черное чорт знает что! А Мандро, головою зашлепнувшись в спину, трясется, поставивши клин бороды, с горькотцой кисловатой губами нажвакивая, потому что он знает: в сиденьи, под задницей, нечто подобное яме фарфоровой с надписью
Профессор же радуется:
— Говоря рационально, еще неизвестно, — рукою в кошко показывает, — что вас, ясное дело, там встретит.
За ручку хватается, чтоб Мандро, точно воду, — спустить:
— Человек я жестокий: жестоко караю!
Словами такими, вскричав и проснувшись, Мандро сиганул над приличьями света из кресла.
Вскочили в двенадцатом номере.
Понял он, что — цоки шпор; в коридор; к де-Лебрейль кто-то шел, кто являлся как будто за телом: был кто-то, кого он не видел среди офицеров; являлся — за телом; но тела ему не давали; и он уходил без него.
Кляксины, или кровавый канкан
Из портьеры ударами пяток, защелкивавших, точно бичи, на него головой, как биткой, Непещевич, Велес; с ним — Миррицкая; с ней — оперстненные пальцы Мертетева, воздух хватающие; с ними всеми — такой офицер приходил — Кососоко.
Вердикт?
— Вы кричали?
Но сели, глаза опуская:
— О чем?
Он же ногу согнул, схватя кресло; и серою, светлою брюкою выуглился, ее крепко обцапав власатыми пальцами и в нее влипнув углом подбородка клокастого; смыслил живыми глазами под темное с бронзовым просверком поле обой, на которых заляпаны кляксины, черные кольца в оранжево-ржавый квадрат; зауглились лопатки; визиточ-ка черная — стягивала, как корсет.
— Нет, о чем вы кричали?
— Он знает, о чем я кричу, потому что он знает, кто я, — на Велеса оскалился.
Тучный Велес, вынимая сигару, не видел его: только кресло; и воздух: над креслом; бесило, что он называет себя Эдуардом Мандро, — не Друа-Домардэном, хотя состав букв и количество их — одинаково; установили врачи: паралич; почва — сифилис; что же, — одних превращает болезнь эта — в Ману [125] , других превращает — в «Мандро»!
125
Ману— мифический законодатель Индии.
И Мертетев взорвался; ладонь над щекою занес:
— Издеваетесь?
Пальцы, щипавшие воздух, не дернули уха; они заигра. ли в дрожалки; казалось, все вместе сорвутся и будут вы. крикивать хором багровые ужасы —
— в лондонский тон, в бронзу ламп, в жирандоли и в черно-лиловые шторы!
Один Непещевич никак не дрожал.
И Мертетев, отставши от уха, стыдясь, растирал о ладонь свой кулак:
— Сумасшедший вы есть: сифилитик несчастный!
«Несчастный» сказал, отвечая на жест заушения, а не на слова, внимая себе, как другому: