Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
Шрифт:
На обратном пути папа немножко вез Машу в седле.
. . . . .
Обедали в Сестрорецке, в ресторане.
Вела себя там Машка поначалу довольно развязно. Стала было хватать своими проказливыми ручонками большие бокалы, стоявшие на столе. Папа ей сказал: «Маша, оставь» – она не оставила. Но тут подошел старик официант с мохнатыми седыми бровями и очень строго сказал: «Девочка, фужеры трогать нельзя!..»
Она испугалась, смутилась, покраснела, опустила глаза.
Наевшись, ублаготворив себя до отказа, Машка, обнимая мать, спрашивала:
– Мама,
Этот странный вопрос она задает довольно часто.
22.7.59.
В Машкиной свите – неожиданное прибавление: мальчик Митя. Это уже совсем взрослый человек, почти старичок: ему семь с половиной лет!
И он очень свысока, снисходительно, почти презрительно обращался с Машей.
Но Машка увлеклась этим бывалым, прожженным парнем.
Только и слышно было:
– Митя! Митя! Где Митя? Митя где?
Играли в мяч. И не в какой-нибудь, а в волейбольный. Играли втроем: папа, Митя и Маша. Правда, Митя то и дело покрикивал на Машу:
– Уйди! Не мешай!
Но Машка не обижалась, – ей, кажется, даже льстило это, то есть то, что к ней обращается сам Митя.
23.7.59.
Сидели с Машей в саду, в гамаке, играли «в маму и сыночка». Я был сыночек, Маша – мама.
Я спросил:
– А где папочка?
– Папа ляботает… писает книгу.
Потом сказала:
– Не кричи. Иди сюда, я тебе сисю дам.
Где она видела, как «сисю дают»?
. . . . .
На станции Курорт показал ей настурцию. Дал понюхать. Сказал, что цветок называется настурция. Через десять минут мама спрашивает:
– Маша, как называется этот цветок?
– Этот? Настанция?
. . . . .
Сегодня утром, ласкаясь к матери, сказала:
– Мамсиночка, какой у тебя нос молоденький.
Мама уверяет, что это высшая степень одобрения. Сейчас, в середине лета, Маша то и дело слышит: молоденькая картошка, молоденькие огурчики и так далее. Впрочем, не уверен, что это отсюда…
. . . . .
– Я в магазин ходила. Купила туфельки.
– Да? И сколько вы за них заплатили?
– Сколько? Три года.
. . . . .
А вчера Машка задала мне странный вопрос:
– Полюбить можешь?
27.7.59.
Утром сегодня во время гимнастики и после гимнастики подбирала под яблоней раннюю падалицу – крохотные, зелененькие, но уже так хорошо, по-августовски пахнущие яблочки. При этом кричала:
– Как много яблуков на свете!..
Что это? Откуда этот ямб? Не докопался.
А вчера мама сказала, что после обеда папа даст Маше конфету.
– Не жизнь, а сметана! – воскликнула Машка.
Мама мне рассказала об этом в ее присутствии.
– Аллочка.
На Аллочку (воспитанницу Минзамал) это похоже. Но Аллочка уехала от нас месяц назад – и, значит, целый месяц эта глупая поговорка хранилась где-то на дне крепнущей Машкиной памяти.
. . . . .
Ездили на велосипеде к тете Ляле и на обратном пути заезжали в переулочек, где папа недавно выследил двух индюшек. Обещал показать Маше и показал индюка-папу и индюшку-маму.
. . . . .
Кстати… Вопрос о родственных отношениях всего окружающего – не только людей, животных, но и неодушевленных предметов – последнее время почему-то чрезвычайно занимает Машу.
– А мама у них есть? А где папа? А дити есть? А тетя Ляля?
«Тетя Ляля» (как и «тетя Гетта») – это, конечно, не имя, а степень родства.
Спрашивает про соседских девочек:
– А папа у них есть? А мама? А тетя Гетта?
На днях гуляла с мамой и увидела трех уток.
– Эта утка – папа, эта – мама, а эта – тетя Ляля.
Дачная хозяйка – тетя Шура – тоже нечто нарицательное.
Разглядывали картинки в книге про Белочку и Тамарочку.
– А где у них тетя Шура живет?
. . . . .
Спрашиваю:
– Как зовут твоих дочек?
– Эту зовут – Бася.
– А эту?
– А эту… эту – Пиня.
Откуда это? Сразу два – и таких колоритных, бабелевских еврейских имени: Бася и Пиня.
И ведь ниоткуда, сама выдумала.
. . . . .
Об отношении Маши к лакомствам.
Даем ей только фруктовые конфеты, карамель. Или мармелад. А шоколад ей, как и многое другое, запрещен врачами.
Вообще-то она не сладкоежка. Но клянчила конфеты постоянно.
– Конфетку дашь? Конфетку можно?
Я сделал опыт. Она принесла свою кругленькую корзиночку и похвасталась:
– Смотри, сколько у Маши конфет!
Я прибавил еще несколько. И сказал:
– Давай переложим эти конфеты в коробочку. И пусть эта коробка будет у Маши. И Маша, когда захочет, будет есть конфеты и угощать других.
Переложил конфеты в коробку из-под мармелада и отдал коробку Маше. Коробка лежала на столе на веранде, и Маша, по моим наблюдениям, не злоупотребляла своей властью. А может быть, она просто не поняла, в чем дело. Но и в этом случае нет оснований огорчаться. Легкость, с какой она рассталась со своими сокровищами, делает ей честь.
29.7.59.
Ходила с папой на полувысохшее болото за цветами. Ходить было трудно и страшновато: осока растет густая, под ногами какие-то кочки и ухабы, а папа не ждет – уходит все дальше и дальше.
– Па-па! Не уходи! Иди сюда! – кричала Маша.
А папа не ждал, уходил.
Маша его наконец догнала и говорит:
– Фалактел!
Папа не сразу понял – о чем она.
– Что ты говоришь?
– Фалактел, – говорит она и качает при этом головой.