Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906
Шрифт:
— Вы насчет пегашки оставьте, — он теперь сам пусть начинает…
Действительно, когда вторично я вышел во двор, хозяин, смягчив свое суровое и презрительное выражение, обратился ко мне:
— Капитал-то в избу, али ладно здесь?
— Какой капитал?
— Да вот струмент, вешки.
— Разве тронет кто?
— Да ведь как говорится: замок для добрых людей.
— А то и стащат?
— Обнаковенно… иной и глуп для этого, пожалуй, подкладывай ему.
—
Хозяин с презрением покосился на меня и едва удостоил сквозь зубы:
— Пожалуй, попробуй!
— Это в городе порченый народ, а здесь у вас — простота.
— Это… — ответил хозяин и усиленно замигал глазами.
Кузьма, слушавший на крыльце, усмехнулся и проговорил:
— Как говорите: простота? Хуже воровства живет!
Хозяин опустил глаза в землю, молчал, слушал и о чем-то думал. Лицо его опять смягчилось, и он вдруг добродушно и доверчиво обратился ко мне:
— Ну, так думаю, что ль, лошадку-то вам купить у нас?
— Что ж, пожалуй, а цена какая?
— Уж и не знаю… Две катеньки не обидно?
— Что ты, что ты! — закричал на него Кузьма, — язык-то как поворачивается?
Хозяин опять насупился, покраснел и ответил:
— Так говорится, за спрос денег не берут… Вашу цену скажите.
— Да ты в Петербург привези ее, и то больше сотенной не возьмешь, — ответил ему Кузьма.
— Нет, за сотенную и толковать не о чем, — махнул рукой хозяин.
— Да мы тебе сотенной и не даем! — ответил насмешливо Кузьма.
— Да ты что? — окрысился хозяин на Кузьму, — суешься тут!.. Постарше, чать, тебя есть!
Кузьма замолчал. Очередь говорить была за мной…
— Я дал бы, — нехотя начал я и запнулся, — ну… сто двадцать рублей.
— Вот чего, барин… Сто пятьдесят и бери, покамест не раздумал…
— Нет.
— Сто сорок!
— Сто тридцать!
— Нет!
Уперся хозяин, уперся и я. Опять на дворе собрался народ.
— Хороша лошадь… Племя какое… От нее же вот купец купил в городу, и то первая лошадь…
— Давно купил? — спросил я.
— Да что ты путаешь, — крикнул в сердцах хозяин, — от старой купил. И кой ляд тут вас носит?
— Знамо, от старой, — подхватили дружно в толпе, — что говорить, когда не знаешь?
— Али от старой? — с веселой и глуповатой физиономией посмотрел на всех провинившийся.
Давешний старик, продавший курицу, не смеет уже входить во двор и стоит на улице у ворот.
— Кузьма, посмотри лошади в зубы, — говорю я.
Кузьма смотрит, выворачивает ей губы, заглядывает на верхнюю челюсть, пока пегашке не надоедает все это и она так вздергивает
— Сколько ж лет?
Кузьма еще думает и нерешительно отвечает:
— Лет восьми будет.
Поднимается страшный вопль.
— Трех, четырех, пяти! Своя прирожденная, на глазах выросла, племя какое, сейчас и то берёжая!
— Да мне это все равно, — говорю я, — мне тащила бы воз, и конец.
— Ну, лучше этой лошади и нет, хоть весь свет обойти! — кричит кто-то из толпы.
— Хороша-то хороша, — говорит Кузьма, — ну и цена!..
— А ты не об цене думай, а какую лошадь берешь! — учит его голос из толпы.
Старик у ворот качает головой и со скучным убитым лицом уходит прочь. В толпе смеются, перебрасываются тихо словами и забыли уже о том, что я торгую лошадь. Хозяин тоже с равнодушным лицом уходит в избу.
— Ну, бог с тобой, — говорю я, — бери сто сорок рублей.
В толпе наступает мгновенная мертвая тишина. Смотрят, раскрыв рты, на меня, на хозяина, лениво возвращающегося назад. Я вынимаю деньги и отдаю. У некоторых в толпе выражение такое, как если бы где-нибудь в Сахаре с мучительной жаждой они смотрели на счастливца, урвавшего глоток воды.
Вышел и черногорец, засунув руки в карманы и выворачивая большими ногами.
Он был в духе, подошел к пегашке, заглянул ей под ноги, толкнул в живот и пренебрежительно отошел.
— Рублей шестьдесят стоит, — бросил он снисходительно.
— Денег-то, денег куча, ах ты, господи!.. — качали головами в толпе.
Даже хозяин, и тот покраснел от напряжения и от удовольствия, как ни старался сохранить спокойствие.
— Ты, барин, на деньги не гляди, а на кобылу, — ответил он черногорцу, — племя!
— Племя? — переспросил черногорец и пригнулся с своей обычной манерой, делаясь похожим на быка, когда он собирается подбросить рогами.
— Племя первое дело, — вздохнул какой-то мужик из толпы.
Черногорец опустил голову, задумался.
— А вот у дочки твоей и нет племя, — проговорил он на прощанье, обращаясь к хозяину, и ласково рассмеялся.
Хозяин, как человек, которому попали в самое больное место, безнадежно, покорно, грустно ответил:
— Наказал господь… Одна распроединственная и то нет.
— То-то, нет… А вот дождался бы нас, не выдавал дочку, я бы и взял ее за себя!.. А у меня, брат, столько племя, сколько волос у тебя на голове.