Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906
Шрифт:
— Зачем чужие дети подходят к ограде?
И все дети оглянулись и стали смотреть на Дима.
Но Дим ничего не слышал и не видел: сердце его билось так, как будто кололо и говорило: здесь, здесь живет дядя.
А Егор в это время уже тащил его по дорожке, приговаривая испуганно:
— Как же это можно так делать, а если бы дядя увидел?
— Егор, не так скоро… я не могу… сядем…
И Дим сел, белый как стенка, потому что что-то жгло и разрывало ему грудь; его тошнило…
— Ах, если бы немножко воды…
«Что говорит Егор? Да, надо уходить…»
И Дим, пересиливая
Потом они сели на извозчика и поехали. Легче стало Диму, и, чужой себе и всем, он сидел, сгорбившись, рядом с Егором.
А кругом в садах так радостно щебетали птички, садилось солнце и в золотой пыли светились деревья, кусты. Вот открылась даль, вся в блеске заката с золотым небом, там, где садится солнце, где как будто туман горит над землей. Или то еще тоже земля, невидимая, призрачная, с неведомой в ней жизнью?
Егор говорит что-то о смерти. А что значит смерть и жизнь после смерти? Может быть, это значит, что после смерти все уходят туда, в ту даль, где собираются теперь все вместе: и земля, и небо, и солнце, где так светло, вон в той точке… Умрут все: и он, и мама, и папа, и все братья, и сестры, и тети, и все пойдут туда.
«Ах, хорошо тогда будет, — скорей бы только умирать всем», — думает Дим.
— Когда я умру, мне можно будет бегать, Егор?
— Можно.
Он быстро, быстро тогда побежит вон туда, к тому светлому.
— Ох, боже мой, боже мой, — говорит, подъезжая к дому, Егор, — лица на вас нет… и что только будет, что только будет!
— Ничего не будет, Егор, — отвечает Дим, — покажу, что мне сделалось дурно — вот и все, и мы взяли извозчика.
Но напрасно волновался Егор: мать Дима не приезжала еще, так и спать лег Дим, не дождавшись ее. В первый раз он был рад этому. Он так устал, что, как лег, так и заснул. Он крепко и хорошо спал всю ночь и утром, проснувшись, лежал в своей кроватке свежий и бодрый, ни о чем не думая.
Но, когда к нему вошла мама, он вдруг сразу все вспомнил, что было вчера, и ему стало так неприятно и неловко, что он закрыл глаза.
— Ты спишь, Дим?
Сердце Дима стучало, в ушах шумело, и он никак не мог ответить: ему не хотелось отвечать. Ему было на кого-то за что-то обидно, хотелось жаловаться, упрекать в чем-то. Хотелось рассказать все вчерашнее, но он так страшно поклялся Егору.
Он сделал усилие и открыл глаза.
— Какие у тебя сегодня мутные глаза, — сказала мама, наклоняясь и целуя его.
И он поцеловал маму, но ему показалось, что он целует не маму, а кого-то другого. Он быстро отвел глаза и тихо спросил?
— Где Егор?
— Егор в саду.
Значит, Егора не прогнали. Дим облегченно вздохнул.
— Бедный мой мальчик, может, ты сердишься на свою маму за то, что она тебя вчера на целый день бросила?
В ответ Дим порывисто обнял ее за шею и, прижимаясь, сразу смочил ей все лицо своими слезами.
— Милый мой, милый мой, дорогой…
И мама горячо, испуганно целовала лицо Дима, ручки его и грудь.
Слезы облегчили Дима, он опять смотрел на маму и улыбался ей сквозь слезы. И все, что было вчера, показалось вдруг Диму таким далеким. «Только ничего не надо говорить маме», — подумал он.
Он озабоченно оделся, напился молока и вышел на балкон.
Вон Егор копает грядку. Егор угрюмый, озабоченный копает и ни на кого не смотрит. Позвать его? Нет.
Мама села играть. Ах, скорее бы приходила Наташа. Только он и ее заставит поклясться, что она не скажет ничего ни его маме, ни дяде.
А вот и Наташа. Она подошла близко, близко к Диму и, кивая у него под самым носом головой, сказала:
— Ну, здравствуй, здравствуй!
Потом она села и заговорила:
— Дядя Коля приехал… Я плакала, а он мне сказочку рассказал. Я тебе расскажу ее. Есть такой дворец — знаешь? И сад, и ангелы — и там дети. А когда дети плачут — знаешь — ангелы собирают их слезы в такие маленькие чашечки, — вот такие, и потом поливают цветочки в саду: хорошенькие цветочки, нигде таких нету… А те слезы, которые не попадают к ангелу в чашечку, те падают — на пол падают, — вот так, — и делаются жемчугами… Понимаешь? Ангелы собирают этот жемчуг и строят из него детям дворец. — Наташа наклонилась к самому уху Дима и, кивая головой, грубо сказала: — А у мамы моей много, много жемчуга… Хорошая сказочка?
— Очень хорошая! — сказал Дим.
— А где этот дворец? — спросила Наташа.
Дим вдруг вспомнил то светлое, что видел он там, где садится солнце, и сказал:
— А я знаю, где он, — я его вчера даже видел: там, где солнце, небо и земля сходятся вместе, и там все прозрачное — я вчера его видел. Его можно видеть каждый день, когда садится солнце… Но слушай, Наташа, это после, а теперь я тебе что-то скажу, но только побожись, что ты не скажешь моей маме и моему дяде.
И Дим так строго уставился в Наташу, что даже скосил глаза.
— Только я не хочу, если страшное, — сказала Наташа, — я не люблю страшного, — я потом ночью всегда кричу.
— Нет, нет, не страшное… — И Дим, понижая голос, сказал — Ты знаешь: у меня есть братики и сестрички.
— Родные или двоюродные?
— Родные! И родные и двоюродные.
Наташа подумала и строго сказала:
— Ты, значит, меня обманывал?
— Нет, я и сам не знал, — мне Егор вчера сказал; и знаешь, мой дядя не дядя, а папа мой… И знаешь? Я даже видел вчера всех братиков и сестричек… Мы потихоньку с Егором подошли и все видели через ограду…