Том 4. Повести и рассказы, статьи 1844-1854

Тургенев Иван Сергеевич

Он говорит ей, между прочим, следующую тираду, которая по драматической своей стремительности, по тревоге выражений, может стать наряду с лучшими произведениями подобного рода. Посмотрите, какое волненье, какая горечь в каждом слове:

Вчера Я долго в доме был у вас, И не сводил я моих глаз С семейства вашего. Тогда Сестра твоя, как бы звезда Меж звезд, хвалилась красотой, Умом. О, есть же люд пустой! В другом не видят ничего, А недостатки все его — Есть собственность его прямая! И думает она — иная Готовится судьба для ней; Но не видать ее, верь ей! Хоть юноша у них болтливый Живет и тетку девы той Морочит он и ей игривый Передает

набор лишь слов — Что он с племянницей ее Готов на брак; но знаю я Несбыточность его тех слов — Тому не быть за цену злата! Я знаю очень его брата, Отца и образ мыслей их, Что не позволят этих уз Связать ему; что тот союз Не будет никогда уделом Мальчишки дерзкого — и смелым Отказом запретят ему Питать надежды мысль к тому!

Разговор продолжается, становится нежным; но вдруг опять шум…

Вздрогнули вдруг в тени черешен Объятые два сердца страхом, И вот любовник одним махом Уж был чрез сучья перевешен!

Он глядит, пылая огнем досад,и вдруг…

Смотрит! — от них уж недалеко Ревнивое супруга, око!

Любовники бегут…

Но двое из пришедших жен, Запыхавшись, уже предстали На место бывшего свиданья — И, полны быв негодованья, Они протяжно провизжали: «Ах, верно, был предупрежден!» Потом сварливая старуха Всё слышала желаннымухом, И молвила: вот, дочка, друг, А не красавец ли супруг Ее? Умен, богат… Нет, ей Не нравится… Ну соловей!

Жена уходит. Приходит Родосс— супруг. Автор слышит, как он

промолвил слов немного Из полусонных уст своих.

Он говорит, что его обманули, что его напрасно потревожили —

И пошел К соседу в сад — и что ж нашел: И ни ползвука, ни полшума.

Жена моя, — говорит он, — в объятьях сладостного сна…

И барич этот повалился На луг, в прохладе тех черешен И сном, как видно, был утешен.

Поэма кончается. Кажется, выписанных нами отрывков достаточно, чтоб убедить читателя в справедливости нашего отзыва о таланте г. Познякова. Какой юмор, какое богатство неожиданных выражений: Родосс, желанное ухо, мечтать сквозь кристалл, полшума, мысль надежды, серп неуловимой смерти, дочка-соловей, курган земли на океане, гор виденье, золотая слеза, небо ночей, небо сил и эти черешни — ведь это перлы. Подите попробуйте придумать что-нибудь подобное! Как не приветствовать после этого в наше время, где либо вовсе не пишут стихов, либо пишут такие стихи, которые едва-едва в силах сорвать улыбку вялого одобрения с уст равнодушного читателя, — как не приветствовать, повторяем, появление таких поэм, как «Виденье», таких стихотворений, как романсы, посвященные m-lle, m-lle Paulina de В….ff? И мы их приветствуем, мы рекомендуем их всем, которые еще ценят невинный смех, веселую шутку, которые знают, что крупицы истинного комизма попадаются гораздо реже, чем крупицы золота в Калифорнии; без малейшей иронии обращаемся к самому господину сочинителю с просьбой подарить нам еще несколько плодов своего досуга и весьма серьезно уверяем его, что мы в нынешнее время не знаем ни одного стихотворца, собранные произведения которого мы бы так желали видеть в печати, как произведения автора «Видения»…

Мы имели было намерение поговорить и о некоторых других участниках в «Поэтических эскизах»; но, во-первых, мы боимся распространиться за пределы журнальной статьи, а во-вторых, признаемся, после г. Познякова все они кажутся нам бледными и слабыми. Это уж не то, далеко не то! Нет этой наивности, этой неожиданности, непредвиденности этой нет! Впрочем, следующие отрывки из стихотворений гг. В. Р., Андреева и Пономарева можно прочесть не без удовольствия даже после г. Познякова.

Любовь и ад

Любовь и ад, ад и любовь [76] Не различишь двух этих слов! Зажглася страсть, клокочет кровь, В адпревращается любовь! Талант

приветствует любимый Рукоплесканий адскийгром, Адревности непобедимой Я в сердце чувствую моем. Когда к другому предпочтенье При мне окажешь как-нибудь, О, что за адское мученье Стеснит растерзанную грудь! Нет, сохраню я до могилы Любви отверженный мой клад, Ведь я сказал, что равны силы: Ад и любовь, любовь и ад!

76

Слова, напечатанные курсивом, так напечатаны в подлиннике.

В. Р.

Недурно, очень недурно, но относится к произведениям г. Познякова как каламбур, как острая игра слов к действительно юмористической выходке; это уж не первая, наивная творческая эпоха художества: это уж эпоха рефлекции, ума, упадка, decadence.

Бедняк

По улице грязной С печалью на сердце, Голодный, усталый, Пешком я иду. А дождь ливмя льется, Без жалости мочит, И чувствуешь: скверно Идти… но идешь. Вот Ванька навстречу На кляче усталой Тихохонько едет; Пора на ночлег! Нет денег в кармане, Нанять чтобы Ваньку — И по грязи вязнешь В калошах худых.

А. Пономарев.

Очень хорошо! Жаль, что конец стихотворения не совсем выдержан.

Г-н Андреев не выработался еще; но от него мы многого ждем в будущем. У него есть внезапные вспышки, достойные самого г. Познякова. Например, каков конец стихотворения «Красавица», посвященного К. Н. Жулевой:

Но познанье было Мне недаром дано: Много с ним я узнал, Ад и рай испытал, Свой покой потерял — И безумцем я стал!

Этот конец напоминает самые блестящие коды в какой-нибудь бравурной арии Рубини ^* . Замечательны тоже следующие восемь строчек того же г. Андреева в стихотворении «Девушке»:

Если ты, полюбивши глубоко, Друга юношу в путь избрала И сознательно, твердо и робко Бытие ему всё предала — Или ты, без успеху трудившись, Иль была ты хоть долго больна, Тосковать на судьбу утомившись, Нищетой принужденна была.

И опять точка.

Да, г. Андреев может еще выработаться.

Оканчивая разбор «Поэтических эскизов», мы еще раз приносим искреннюю нашу благодарность господам издателям, из коих один — сам г. Позняков. Наша благодарность действительно «искренняя», и мы покорно просим читателей не огорчать нас недоверием к нашим словам. Мы всегда считали неблагодарность самым черным пороком, а веселый смех — самым счастливым событием человеческой жизни; читатели могут сами посудить теперь, как далеки мы от этого порока в отношении к издателям этого бесподобного, этого радостного, этого нами от всей души приветствуемого «Альманаха».

Племянница. Роман, соч. Евгении Тур. 4 части, Москва, 1851

Было время — несколько лет тому назад — в отечественной критике завелась своего рода табель о рангах — подразделение пишущих людей, которые, смотря по их способностям, удостоивались различных степеней: простого беллетриста, дагерротипического изображателя нравов, простого таланта, художественного таланта, гениального таланта и, наконец, даже гения. ^* Была также степень гения мирового, но до той степени доходили немногие. Это время прошло теперь вследствие, между прочим, и оказавшейся несостоятельности многих гениальных талантов и гениев; оно прошло, и мы смеяться над ним не будем. В этой, с виду педантической, классификации было гораздо более молодости воззрения, более веры в искусство и его деятелей, чем в наше положительное, сухое и равнодушное время. Системы вообще создаются энтузиастами и применяются ими… Нам, старикам, теперь не до систем. И потому мы не станем прибегать к терминологии тех давнопрошедших времен, мы не потревожим ее праха; но мы попросим у читателя позволения сказать несколько несистематических слов о талантах вообще, об их различных свойствах, прежде чем мы приступим к оценке произведения г-жи Тур. Читатели могут успокоиться: мы будем кратки; многословие юности прошло в нас вместе с эпохой, о которой мы говорили выше, а до старческой болтливости мы еще не дожили.