Том 4. Произведения 1857-1865
Шрифт:
Фурначев. А я все-таки тебе скажу, что у тебя язык только по-пустому мелет. Конечно, если б Иван Прокофьич духовную в нашу пользу оставил… то и тогда бы не следовало желать смерти родителя.
Настасья Ивановна. Да уж очень, Семен Семеныч, скучно.
Фурначев. Зато Ивану Прокофьичу весело. Мудрое правило справедливо гласит: не желай своему ближнему, чего сам себе не желаешь.
Настасья Ивановна. Будто ты уж и не желаешь папенькиной смерти! Хоть бы при мне-то ты об
Фурначев. Добродетель, сударыня, украшает жизнь человеческую; человек, не имеющий добродетели, зверь, а не человек; перед добродетелью все гонения судьбы ничтожны… впрочем, это не женского ума дело, сударыня.
Настасья Ивановна. А все-таки ты папенькиной-то смерти желаешь… (Зевает.)И на что тебе деньги-то? только согрешенье с ними одно!
Фурначев. Деньги, сударыня, всякому человеку надобны.
Настасья Ивановна. Дети, что ли, у тебя есть? Так вот только бы нахапать побольше, а зачем, и сам, чай, не знаешь.
Фурначев углубляется в чтение газеты. Даже противно смотреть на тебя, какую ты из-за денег личину перед папенькой разыгрываешь! Если бы еще своих не было! Кому-то ты их оставишь, как умрешь? Глупа вот только я была, что добрых людей не послушала…
Фурначев. Что ж вы этим сказать хотите, сударыня?
Настасья Ивановна. Уж я сама про то знаю.
Фурначев (возвышая голос).Да что ты знаешь-то?
Настасья Ивановна. А то знаю, душечка, что совсем ты мне не муж… такие ли мужья бывают!.. Слышал ты, у Палагеи Антоновны опять мальчик родился?
Фурначев. Я про такой вздор и слышать, сударыня, не хочу… пускай Палагея Антоновна нищих разводит — это её дело!
Настасья Ивановна. Да, по крайности, ей весело, что у нее хоть муж есть… ах, только глупа я была, что добрых людей не послушала.
Входит лакей.
Лакей. Анна Петровна приехали.
Фурначев. Проси.
Лакей выходит. Ты хоть при ней-то, сударыня, глупостей своих не говори.
Настасья Ивановна. Вот бы вас вместе женить; по крайней мере, была бы парочка.
Те жеи Живоедова.
Живоедова. А я, Настасья Ивановна, к вам. Давеча супруг-то сказал, что неможется вам…
Целуются.
Настасья Ивановна. Под ложечкой что-то… Ну что, как дома?
Живоедова. Да что дома? Не знаю уж как и сказать-то: иной раз видится, будто умереть ему надо, а иной раз будто жить хочет… Измучилась я с ним совсем.
Фурначев. Для вас, почтеннейшая Анна Петровна, уж одно то как должно быть неприятно, что в глазах ваших страдает особа, которою вы, можно сказать, с детства облагодетельствованы.
Живоедова. Конечно, Семен Семеныч, сами, чай, знаете, каково видеть, как живой человек умирает.
Фурначев.
Живоедова. Правда, Семен Семеныч, это истинная правда. Ведь даже лекарства ни из чьих рук принять не хочет: все Аннушка подай. Он же в болезнях-то такой благой…
Фурначев. Именно, не всякая женщина способна на такие жертвы… вот мы как вас понимаем, наша почтеннейшая!
Живоедова. Благодарю покорно, Семен Семеныч.
Настасья Ивановна. Уж что правда, то правда, Анна Петровна: я вот хоть и дочерью папеньке прихожусь, а кажется, ни за что бы на свете этакой муки не вытерпела.
Живоедова (скромно).Да вы, моя голубушка, совсем и воспитанье другое получили… Я что? Я, можно сказать, смалолетства все в слезах да в слезах: как еще только глаза-то глядят!
Фурначев. Ничего, бог милостив, не останетесь без возмездия… Вспомните, сударыня, что бог с небеси призирает труждающихся.
Живоедова. Так-то так… хорошо, кабы ваша правда была, Семен Семеныч. А то вот как придется на старости-то лет опять в чужие люди идти?
Фурначев. Не говорите этого, сударыня. Бог именно видит, кто чего заслуживает, и добродетельные люди всегда и на сем и на том свете мзду для себя получали. Это уж я по себе заключить могу.
Живоедова. Хорошо, кабы на сем-то, Семен Семеныч.
Настасья Ивановна. Да неужто ж он еще не сделал духовной?
Живоедова. То-то и есть, мой ангел, что не сделал. Вам-то оно ничего, только разве досадно будет, что все Прокофью Иванычу достанется, а мне-то каково? Ведь Прокофей-то Иваныч думает, что через меня у них и раздор весь вышел… Конечно, глупа была! Кабы не женская моя простота, держать бы старика-то в сермяге, да воровать бы у него из сундука по малости… Так ведь тоже обидно, сударыня! Всякому ведь известно, при каких я должностях состою, так, по крайности, пусть уж говорят, что у хорошего человека, а не у сермяжника. Так чем же я тут виновата, что у них промеж себя из-за бороды в расстрой пошло? я уж сколько раз Прокофью-то говорила: да подари ты, сударь, ему эту бороду, так вот нет же, одеревенел человек.
Фурначев. Да, крепонек-таки любезнейший братец.
Настасья Ивановна. Просто даже скверно на него смотреть, голубушка Анна Петровна. Намеднись вот в церкви, так при всех и лезет целоваться — я даже сгорела от стыда… Вы возьмите, Анна Петровна, я ведь статская советница, в лучших домах бываю, и вдруг такой афронт!
Живоедова. А ведь это он, сударыня, с озорством сделал. Он даром что смирно смотрит, а ведь тоже куда озороват.
Настасья Ивановна. И я то же говорю, да вот Семен Семеныч все не верит… Кабы не Семен Семеныч, так я бы, кажется, давно ему в бороду наплевала.