Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Андреев Леонид Николаевич

Яков. Здорово.

Василиса Петровна. Да уж так здорово, что завтра хоть на паперть идти! Ни копейки, Яша, нет. Думала это платье отнести, да в чем же я его понесу, самой надеть нечего, одно только приличное и есть… Ах, батюшки, а у знакомых-то я побрала денег, совсем забыла: рублей шестьдесят, не меньше. Вот забыла, вот забыла!

Яков. Да моих семнадцать рублей считайте.

Василиса Петровна. Совестно вспомнить, какая я глупая была! Я ведь вначале по первому разряду его содержала, думала, что он просто шутит или притворяется,

чтобы испытать меня. Они ведь разные бывают, и особенно миллионеры: просто, думаю, фантазия, обижен родственниками, вот и придумывает. А оказалось-то и совсем серьезно: до последней нитки объел, как саранча! Холодно, Яша. О, Господи, шпалеры-то как обвисли. Каждый день на них гляжу, а все никак привыкнуть не могу… да и нельзя к этому привыкнуть. Что, дождь идет?

Яков. Идет. Надо рюмочку выпить, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Нет, Яков, не надо. А ты где достал?

Яков. У Феофана двугривенный выпросил. Надо рюмочку выпить, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Ведь я даже вина не пила, Яша: тебе трудно представить, а я чище всякой барыни ходила. Но вот тебе клятва моя, Богом клянусь: если мне это удастся и будут у меня деньги, ни одной капли в рот не возьму! Это такое унижение, Яков, когда женщина пьет, это так недостойно ее пола.

Яков. Налить?

Василиса Петровна (вздыхает).Ну, давай. Думала ли я когда-нибудь, Яшенька, что буду вот так сидеть… с Яшей-дворником и водку пить. Много мне гадалки гадали, а такого случая ни одна угадать не могла. Ух, как холодно, руки, ноги болят.

Яков. Согреешься!

Вынимает из кармана полбутылки водки и небольшой кабацкий и исщербленный по краям стаканчик, наливает и подносит Василисе Петровне.

Выкушайте на здоровье, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. За твое здоровье, Яша. (Пьет и кашляет, покачивает головой.)Вот и выпила, Яша!

Яков. Что?

Василиса Петровна. Ив кого ты, Яша, такой рыженький уродился?

Яков. В отца, Василиса Петровна. У нас в роду все с краснинкой, а есть так и совсем красные. А что, не нравится?

Василиса Петровна. Нет, нравится, Яша! А я ведь не о платьях думала — сидела.

Яков. А о чем?

Василиса Петровна. А все о том. Надо кончать, Яков.

Яков. Что ж, кончим.

Василиса Петровна. Надо… завтра, Яша.

Молчание.

Яков. Что ж, можно и завтра. Какой завтра день?

Василиса Петровна. Кажется, — пятница, не помню. Дело в том, голубчик, что мы очень легко можем опоздать.

Яков. Митька-наследник опять мимо ворот прохаживался.

Василиса Петровна. Ну, да. Объявят они его сумасшедшим, тогда все пропало.

Яков. Хитрый он — не поддастся. (Смеется.)Нет, ты скажи, бабочка, что за чудеса: и сколько у нас в саду собак, со всей Москвы сбежались,

рады мертвому месту — и мне-то страшно ходить. А он тебе целую ночь между собак бродит, и хоть бы одна его тронула. Царь собачий!

Василиса Петровна. Это правда, он очень хитрый. Он ужасный человек, Яков. И я думаю, что он вовсе не сумасшедший, но ведь не могут же наследники терпеть такое неприличие. Наконец и им деньги нужны: Дмитрий Николаевич очень, очень небогатый человек и в то же время очень расчетливый.

Яков. Жадный народ! И как можно деньги так любить, не понимаю я этого.

Василиса Петровна. Ну, ты многого не понимаешь, Яша. А что, Яша, еще рюмочка найдется? — Дай, пожалуйста. Одним словом, ты этого не понимаешь, Яков, это уж тонкая политика, но если бы они не боялись скандала, они б его давно ж желтый дом запрятали. Но вот что ужасно: видела я там в шкапу, действительно, деньги лежат, но если это все именные бумаги? Тогда прямо ужас! Есть такие бумаги, Яков, которых ни пустить в оборот, ни разменять нельзя и что тогда делать?

Яков. Увидим.

Василиса Петровна. И вот еще, что думала я: сонного его никак не застигнешь. Совесть ли у него беспокойная, или боится он, но только еще не видала я, чтобы он ночью спал.

Яков. А сейчас спит?

Василиса Петровна. А сейчас спит.

Яков. Что ж, можно и на ходу. Какая у него сила!

Василиса Петровна. Кричать будет.

Яков. А кто услышит? Собаки целую ночь грызутся, такая война идет, что и мимо ходить боятся. Нашего кулабуховского дома все боятся, Василиса Петровна — да и проклятый же дом, сказать по правде. Кругом столица Москва, а мы, как в черной яме сидим, ни голосу, ни свету, одни собаки воюют. Пустырь!

Василиса Петровна. Да, да, живем, как погребенные. Яша, а крови не будет?

Яков. Какая кровь!

Василиса Петровна. Крови ни в каком случае не должно быть, ни единой царапинки — слышишь, Яков. Тогда все пропадет. Каторга, Яша, не забудь.

Яков. Что ж, и на каторге люди живут! Да ты не беспокойся, бабочка, я все сделаю.

Василиса Петровна. Яна тебя уж так полагаюсь… Яша, а аду ты боишься?

Яков. Аду? Что ж, и в аду люди живут, да еще побольше, чем в Москве. Там не соскучишься! Эх, бабочка, милая, никакого места я не боюсь, где люди есть.

Василиса Петровна. Простой ты человек, Яша; с тебя, я думаю, и грех не взыщется, или не так строго. Яша! А Маргарита — горничная тебе очень нравится?

Яков. Мне все нравятся.

Василиса Петровна. Она тебя любит.

Яков. Меня все любят, Василиса Петровна. Да как меня и не любить? Лицо у меня чистое, душа беззаботная, никому я не делаю обиды, а только угождаю. Очень я хороший человек, Василиса Петровна, — всю Москву обыщите, а другого такого не найдете. Другие что? — походил я, повидал я: грубияны, насильники, чертово племя волосатое. А я, как лен мягкий — обовьюсь, так и не услышишь, только, только тепло восчувствуешь. Верно, бабочка?