Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Андреев Леонид Николаевич

Яков (бросает папиросу).Буду. Как это поется: «Ах, мамаша, глянь в окошко — ктой-то тонет на реке — в бледно-розовой рубашке — с папиросочкой в руке!» Куражиться буду, а тебя не возьму.

Феофан. Врешь. Ты теперь прогнать меня не можешь, я к тебе приставлен! Куда ты, туда я, а петь тебе здесь не место — не татарин.

Яков. Ладно. Надоел.

Феофан. И надоем! А мне за тобой легко при моем весе поспешать? — скачешь, как блоха. Пойдем нынче спать, а? Поспишь, милый, отдохнешь, а завтра и куражиться будешь. Хорошо как…

Яков.

Ты спи, а я не хочу спать. Понял? Взялся за мной ходить, так и ходи, не клянчи. Я тебя еще бегать заставлю, ты мне, как рысак, заскачешь! Обличитель!

Феофан. И где у тебя совесть, Яков?!

Яков. На то я и грешник… Эй, ступай-ка, на угле меня подожди — идет.

Феофан. Кто идет?

Яков. А кому надо, тот и идет. Ну, живей оборачивайся, говорю.

Феофан неторопливо уходит, ждет Якова на угле. Нерешительно, оглядываясь, выходит справа Василиса Петровна, одетая прилично, в черном.

Василиса Петровна! Вот он, я.

Василиса Петровна. Здравствуй, Яша. Давно ждешь?

Яков. Давно уж.

Василиса Петровна. Опоздала я. С тобой кто-то был, мне показалось. Кто это?

Яков (нехотя смеется).Да Феофан.

Василиса Петровна. Опять он? Ну и чему ты смеешься, Яков, мне это очень не нравится. Теперь необходима такая осторожность, а ты!.. Зачем он с тобой, мало для тебя пьяниц?

Яков (также нехотя).Его уж спросите.

Василиса Петровна (испуганно).Он знает?

Яков. Нет, откуда же ему знать, когда никто не знает. А догадывается, пожалуй.

Василиса Петровна. Выдаст! Выдаст, вот увидишь! Ах, как же ты убийственно неосторожен, Яков! Что ж нам теперь делать? Вот ужас.

Яков. Да не выдаст. Вы его не знаете. Ему грешники непокаянные нужны, которых сосать можно, а явленные зачем ему? От явленных ему никакого удовольствия нет. Бросьте его: моя он забота, а не ваша. Что ж, бабочка, стоим? — Поедем куда или что?

Берет Василису Петровну за руку: Василиса Петровна испуганно и несколько брезгливо отдергивает руку.

Василиса Петровна. Нет, нет, что ты выдумал, Яков. Мы никуда не поедем! И ты, пожалуйста, не выдумывай этого — ехать.

Яков (согласно).Что ж, не надо ехать, так постоим. А может, и стоять не надо? Я, Василиса Петровна, на все согласен. Нашего Яшу хоть в пирог, хоть в кашу.

Василиса Петровна. Я знаю, ты очень добрый. И ты очень деликатный человек, Яков: я редко видала людей из высшего звания, которые были бы так деликатны. Да мы здесь побудем, мне надо. Тут никого? Ах, Яша, я так боюсь… ну, ну, ничего. Яков, а деньги ты хорошо устроил? Ты так легкомыслен, Яша.

Яков. Устроил.

Василиса Петровна. Помни же, что за мной еще твоих сорок тысяч. Я нарочно не даю их тебе, я просто не верю в твое благоразумие. Но если понадобится или вздумаешь солидно устроиться, то только скажи. Скажешь?

Яков. Ладно.

Василиса

Петровна. Только слово скажи, понимаешь? И сейчас же деньги будут у тебя, а пока ты, конечно, получаешь на них проценты. Маргарита с тобой?

Яков. Со мной.

Василиса Петровна. Ну и хорошо, что с тобой. Только будь с ней осторожен, Яша: она девушка благородная, прекрасная девушка, но у нее бывают фантазии… Ты ее очень любишь, Яков?

Яков. Я всех люблю, Василиса Петровна.

Василиса Петровнавздыхает.

Василиса Петровна. Да, я знаю. Разошлись наши дороги, Яшенька… только бы тебя Бог устроил, день и ночь молюсь Ему об этом. Ты еще не знаешь, Яков, какая я благодарная, — и ты для меня навсегда первый в молитвах моих человек. Сперва за родителей, потом за Николая Ивановича — ты его не знаешь, Яша, был такой человек, — а потом за тебя, Яша, я и за Петра Кузьмича молюсь (крестится).Царство ему небесное и вечный покой.

Молчание. Часы бьют три четверти.

Яков. А какой ему Митька-наследник памятник ставит! Спрашивал я рабочих, говорят, тысяч тридцать стоить будет.

Василиса Петровна. А ты ходил разве?

Яков. С Феофаном ходили. На могилке посидели, папиросочку покурили, поплевали. Эх, Василиса Петровна, решил я окончательно, что и не человека я убил, а так, неведомую зверушку. То ли я на могилке сижу, ножки свесил, то ли на качелях качаюсь — одна во мне стать. Говорит Феофан, что совести, например, у меня нет… Что ж, может, и от этого, может, и от другого чего. Легко сказать, что совести нет, а куда она, например, могла деваться? У всех есть, а у меня нет. Василиса Петровна, а вот вы скажите: может быть человек на свете такой, чтобы совсем у него не было совести?

Василиса Петровна. Нет, не может.

Яков. Я и говорю, что не может: из одной земли все сделаны. Но только почему же, скажите мне, Василиса Петровна, не могу я почувствовать сожаления, ну тоски там, или хотя бы заплакать. Слез ли у меня нету? Вот, например, Маргарита Ивановна: ах, и до чего же она страдает! Ах, и до чего же она мучается!

Василиса Петровна. О чем же ей страдать, ведь все устроилось?

Яков. Не знаю. Я, Василиса Петровна, на родину поехать хочу, повидать захотелось. Да и Маргарита тянет — идем да идем. А спросишь куда, так только один ответ и есть: куда-нибудь. Ну и пойдем куда-нибудь — чем не дорога для нашего Яши?

Василиса Петровна. Да, да, поезжай. Мне кажется, что я могла бы тебя обожать, если бы не… Тут никого?

Яков. Никого. Вон Феофан на углу маячит, да разве он кто? Будьте спокойны, Василиса Петровна, никого нет.

Василиса Петровна. Яша… Яков, а у меня просьба к тебе, ну так я сейчас скажу. Я хорошею жизнью хочу жить, Яша, — ты понимаешь, хорошею жизнью?

Яков. Понимаю.

Василиса Петровна. Хорошею жизнью! Уж не девчонка я, не двадцать мне лет. Бывало, девчонкой и тут обещаешься, и тут заклинаешься, в три ручья ревешь, а прошла ночь — и все позабыла, как рукой сняло. А теперь у меня план есть, есть честное намерение: я уж все обдумала… давно обдумала, еще до… Понимаешь?