Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913
Шрифт:
Василиса Петровна. Ах верно, Яшенька!
Яков. Я же и говорю, что верно. И зато мне все бабы, как сестры родные.
Василиса Петровна. Ох, Яшенька, сестры ли?
Яков. А мне все равно, Василиса Петровна, я различий не делаю: сестра ли, жена ли, невеста ли. Мне б только угодить, Василиса Петровна, ласку сделать, а там называй как хочешь, я не рассержусь. Нашего Яшу хоть в пирог, хоть в кашу — вот какой я удивительный человек, Василиса Петровна! Вы
Василиса Петровна. Ну, что за пустяки, Яков. И вовсе я не хочу, чтобы ты из-за меня, — ты также получишь свою долю.
Яков. А на что мне деньги? Все равно бабам на подсолнухи раздам. Мне ничего не надо. Да и не из-за вас я, а просто так — придушить так придушить. А не надо так и не надо.
Василиса Петровна. Нельзя же так, Яша, ни для чего.
Яков. Да я не так: даром, как говорится, и веред не вскочит. Но как вы человек приятный, так отчего же мне, например, и не сделать вам ласку? Как скоро, так сейчас! Вам угождение, ему карачун, а мне — Яшке и любопытно: что за дорога, коли нет поворота? Прямо только галки летают.
Василиса Петровна. Не надо, Яков, не смейся. Неприятно!
Яков. А и заплакал бы — да слез нету, Василиса Петровна. Смотрю это я, бабочка, как иной человек мокнет, и даже завидки берут, скажи пожалуйста! А сам не могу. Морозом ли меня высушило, или солнцем повыжгло, а только нет во мне ни единой слезиночки. Мать родная попроси: дай мне, Яков, слезиночку, дай, сыночек, разъединую, — так и то…
Василиса Петровна. Тише! Идет наш, туфлями шаркает. Боже мой, и до чего он мне опротивел: в дрожь бросает, как его услышу. Зажги лампочку, Яков: темнеет.
Яков зажигает маленькую кухонную лампочку с полуобгоревшей бумагой вместо колпака. Дверь из комнат медленно и осторожно приоткрывается, и в отверстие высовывается старая облезлая голова с быстро бегающими глазами. Присматривается и выходит — с ужимками, приседаниями, как бы танцуя какой-то нелепый танец. Потирает руки, хикикает, насмешливо чмокает.
Кулабухов. Ага! Так, так! Салон и разговоры, свет и общество, что? Очень, очень приятное зрелище! А где сказано, чтобы дворник в барском доме заседал, где такое правило, где такой указ сената? Ага!
Василиса Петровна (раздраженно). Стекла в кухне вставьте, вы хозяин, тогда и требуйте.
Кулабухов. Сама вставишь. Обедать давай, экономка!
Василиса Петровна. Миллионер!
Кулабухов. Ну и миллионер — а что? Завидно, а? А миллиончики-то мои, а не твои, что? Право собственности, да. Хё-хе, не нравится? И Яшеньке не нравится? — ах, как печально, а ничего не поделаешь: право собственности, да. Яшка, ступай
Яков. Сейчас пойду. А вы мне зачем, Петр Кузьмич, ружье без курка дали? Сами сторожить велите, а сами ружье без курка даете. (Смеется.)Как же я из него стрелять буду?
Кулабухов. А! А ты и курок хочешь?
Яков. Хочу.
Кулабухов. Хочу, хе-хе! Ну и ступай вон, дурак. Дурак, дурак! Обедать давай, экономка.
Яков неторопливо выходит, смеется.
Ну?
Василиса Петровна. А что обедать?
Кулабухов. Не знаю, не знаю. Я барин, ты экономка, — ты и должна знать. Хе-хе, так оно и всегда, да.
Василиса Петровна. Ну и мучитель же вы! Ну и бессовестный же вы человек! Во многих домах я служила, много я видела дурного, а такого, как вы, клянусь Богом, первый раз встречаю. Клянусь Богом, первый раз.
Кулабухов. Что, хорош, хе-хе?
Василиса Петровна. Так хорош, что вас в желтый дом надо.
Кулабухов. Нельзя! Меня в желтый дом нельзя. Я сюртучок надену. Хе-хе, у меня орденочек есть, я и орденочек надену. Хе-хе, что, ага?
Василиса Петровна. И сюртучок не поможет. Вот приедет ваш Митька-наследник и посадит, и будете в халате ходить, и будут вам воду на голову капать, что?
Кулабухов. Ну, ну, — дура! Ты в желтый дом ступай, а меня нельзя. — У-у, Митька-наследник, злой, вор, волчьи глаза — рад бы посадить, а что, нельзя, ага! У меня завещаньице есть, что! — находясь в здравом уме и твердой памяти… что? И свидетели есть… находясь в здравом уме и твердой памяти… вот и посади! Я умный.
Василиса Петровна. А где завещание, вы его хоть бы раз показали.
Кулабухов. Спрятано.
Василиса Петровна. Да и лгун же вы. Ну зачем вы лжете, ведь нет же завещания, ведь нет?
Кулабухов. Хе-хе.
Василиса Петровна. Ну и обеда нет. Была дура, кормила вас, а теперь не хочу! И не на что! Да вы понимаете это — не на что? Вот оно, платье-то: последнее ведь. И что же мне: голой по улице ходить?
Кулабухов. Начала. Баба.
Василиса Петровна. Или на панель собой торговать?
Кулабухов. Иди. Закон не запрещает. А нет ужина, нет денег, так ступай вон, да. Договор есть, договор помнишь: ты меня, Кулабухова, до смерти моей содержи, денег с меня не требуй, а я тебе, дуре, за это в завещании оставлю и Яшке оставлю. Всем оставлю, хе-хе, что? Теперь плачешь, а тогда думала: стар старичок, завтра умрет, а я вот живу и завтра жить буду, и сто лет еще проживу! Я молодец. Думала, говори?