Том 5. Очерки, статьи, речи

Блок Александр Александрович

Только тот, кто воистину слышит шелест будущей тишины, тихую поступь чуда;кто воистину принял весть благую о не ускользающем, но пребывающем, — только тот бесстрашно отречется от тленного во имя нетления.Ничего уже не жаль — мгновенного, тленного, смертного:

Позади, сквозь сиянье вечернее, Мне пройденную видно межу. Всё спокойней и всё легковернее Яна будущий путь свой гляжу. Оттого сердцем, жизнию раненным, Мне умерших мгновений не жаль, Что в былом, как в стекле затуманенном, Отразилась

грядущая даль.

И рассеивается «страх пред вечностью», разрывается покров «властительной тайны смерти»:

И ясно вижу я в те вещие мгновенья, Что жизнь ответа ждет — и близится ответ, Что есть — проклятье, боль, уныние, забвенье, Разлука страшная, — но смерти нет.

Смерти нет; есть единственно — прекрасное умирание. Но ведь это уже не смерть, непримечтавшийся призрак, но отречение от пустоты мечтаний. Когда умирал Адонис, все знали, что он воскреснет: предчувствовали воплощение,следующее за умиранием, и тонкая, серебристая осенняя радость звенела в хаосе «надгробных рыданий». Это апофеоз мистического реализмаи смысл следующих двух строк:

Лишь тебе, рожденной ночью белой, Умереть с последним днем весны.

Такие слова произносятся теперь только шопотом — для себя и для своих.Но это — огненные глаголы: рожденные некогда «огненной тоской» одиночества, облеченные ныне в белизну и тишину, убеленные инеем, — они прозвучат по всему миру.

Будет день, — и мы громко произнесем Слово; Оно — еще бледная тень, все растущая, принимающая форму белого крыла; заглушённое эхо Всемирного Слова, о котором так просто и внятно, но так таинственно для многих, пророчествовал поэт, родной автору «Инея» по духу и по крови — Владимир Соловьев:

Знаю, — в утро осеннее, бледное, Знаю, — в зимний закат ледяной Прозвучит это слово победное И его повторишь ты за мной!

Апрель или начало мая 1905

Академик А.Н. Веселовский. В.А. Жуковский

Поэзия чувства и «сердечного воображения». С приложением шести фототипий. СПб., 1904

В настоящее время Александр Николаевич Веселовский (род. 1838 г.), как историк литературы, занимает первое место в России. Имя его известно в Западной Европе. В области иностранных литератур особенно замечательны несколько сочинений о Боккачио (перевод «Декамерона» Веселовского появился в 1891— 92 гг.), сочинения о Данте и Петрарке (исследование о последнем печатается теперь в «Научном слове»). На итальянском языке написано им первое большое сочинение (II Paradiso degli Alberti е gli ultimi trecentisti), [141] впоследствии обработанное для магистерской диссертации («Вилла Альберти». Москва, 1870). Существуют и немецкие сочинения Веселовского (многое — в «Archiv fer Slavische Philologie»). — Почти во всех русских университетах есть ученые ученики Веселовского (Жданов, Кирпичников, Батюшков, Дашкевич и др.).

141

«Парадиз Альберти и последние тречентисты» (штшл.).

Веселовский имеет значение прежде всего как представитель и родоначальник в России того историко-литературного метода, который теперь распространен почти всюду. Это разветвление историко-сравнительного метода, идущего со времени романтиков (Гердер), имеющего таких представителей, как Лессинг, Вольф (Prolegomena ad Homerum) [142] и Яков Гримм. Разветвление это известно под именем «школы заимствований».

Веселовский — ученик Ф. И. Буслаева, который, в свою очередь, был последователем Якова Гримма и господствовавшей тогда так называемой «мифологической» школы. Она держалась следующего основного положения: в

корне всех произведений народной (а отчасти и книжной) литературы — лежит общеарийский религиозный миф; потому сходство преданий у разных народов объяснялось общей доисторической подкладкой. Сам Яков Гримм, обладавший громадной ученостью, не допускал тех крайностей, в какие бросились его ученики, как, например, итальянский историк де Губернатис, а у нас — Афанасьев и др. Впрочем, среди учеников Гримма встречаются такие имена, как Макс Мюллер («солярная» теория) и Кун и Шварц («метеорологисты»). Из русских последователей Гримма замечательнейшим был Буслаев, не дошедший, как и его учитель, до крайних «мифологических» толкований, а в последних трудах примкнувший уже к «теории заимствований».

142

Введение к Гомеру (лат.).

Эта теория была впервые выставлена в 50-х годах прошлого века геттингенским санскритологом Бенфеем. Она поправляла мифологическую школу, объясняя сходство народных преданий не одной мифической основой, а также внешними заимствованиями.

У нас новая теория, плод разочарования в предыдущих методах, была подхвачена в конце 60-х годов Стасовым, который доказывал, что все русские былины целиком переняты с Востока в искаженном виде. Сочинение Стасова («Происхождение русских былин» — «Вестник Европы», 1868 г.) произвело, впрочем, по выражению одного исследователя, «только впечатление ученого скандала». На действительно научную почву бенфеевская теория была поставлена Веселовским, который выяснил направление своего метода в двух поправляющих одна другую статьях: «О методе и задачах истории литературы, как науки» («Журнал министерства народного просвещения», 1870, № 1) и предисловие книги: «Из истории романов и повестей» (том I, 1886).

Веселовский решительно отверг «мифологическую школу», но и к «теории заимствований» отнесся с осторожностью строгого ученика. «Вопрос о заимствовании можно ставить лишь тогда, когда сходство простирается на детали». Таким образом, изучение деталей оказывается не менее важным, чем изучение крупного. Для проверки необходимы ряды выводов, — их можно получить из освещения предмета с разных сторон. Анализ огромного матерьяла из произведений всех народов нисколько не убивает синтеза, который намечается явственно как результат многолетних исследований. Этот синтез — «индуктивная, историческая поэтика» — труд, которому Веселовский посвящал свои лекции в течение нескольких лет и который теперь только начинает печататься отдельными главами. Цель его — выяснение закономерности поэзии.

Перечень трудов Веселовского до 1885 года находится в «Указателе к научным трудам А. Н. Веселовского. 1859–1885» (СПб., тип. Балашева), — составленном его учениками. В «Биографическом словаре профессоров и преподавателей СПб. университета» (т. I, СПб., 1896) перечень трудов Веселовского занимает десять страниц мелкого шрифта, несмотря пропуск многих менее значительных корреспонденций, статей, рецензий и заметок. Указатель статей о Веселовском и отзывов о крупнейших его произведениях находится в «Источниках словаря русских писателей», собранных Венгеровым (т. I, СПб., 1900, Изд. Академии наук). Автобиография Веселовского вошла в «Историю русской этнографии» А. Н. Пыпина (1891, приложение ко второму тому).

Таково в общих чертах положение Веселовского как ученого. Несмотря на то, что центром его исследования было «массовое творчество», его труды историко-литературные в собственном смысле имеют выдающееся значение. Это не одна сухая эрудиция, но широкие обобщения разнообразного свойства. Книга о Жуковском ценна не только новым освещением поэта, не только тем, что почти уничтожает устаревшую книгу Загарина. Это — целая энциклопедия эпохи, остающаяся «бытописанием», несмотря на груду, казалось бы, сухих справок. Ученый труд не исключает ни «чувства», ни «сердечного воображения». Юмор и своеобразный стиль исследователя, иногда тяжеловатый, всегда своеобычный, — делают книгу интересным чтением для всех — большая роскошь для русского ученого труда.

Перед читателем живой, «реальный»Жуковский, несмотря на то, что «анализ направлен не столько на личность, сколько на общественно-психологический тип, к которому можно отнестись отвлеченнее» (стр. XII).
– Веселовский произвел кропотливую работу с любовью,след которой на всей книге. Это позволило снять с Жуковского венец обмана, который не только не возвышал, но скорее затуманивал чистый лик поэта, схематизировал Жуковского, идеализировал, отвлекал от жизни, «абстрагировал».