Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906
Шрифт:
— Что?
— Попалась!.. — тряхнув головой, сказал Павел.
— Что такое? Где она? — спросил Лунёв, наклоняясь к нему и схватив его за плечо. Грачёв пошатнулся и растерянно проговорил:
— По-осадили в тюрьму…
— За что? — громким шёпотом спросил Илья.
Проснулась Маша и, вздрогнув при виде Павла, уставилась в лицо ему испуганными глазами. Из двери магазина смотрел Гаврик, неодобрительно скривив губы.
— Говорят… у какого-то купца… украла бумажник…
Илья
— Помощника частного… по роже ударила…
— Н-ну, конечно, — сурово усмехнувшись, сказал Илья. — Коли уж в острог, так — обеими ногами…
Поняв, что всё это её не касается, Маша улыбнулась и тихо сказала:
— Меня бы вот в острог…
Павел взглянул на неё, потом на Илью.
— Не узнаёшь? — спросил Илья. — Машу, Перфишки дочь, помнишь?
— А-а, — равнодушно протянул Павел и отвернулся от Маши, хотя она, узнав его, улыбалась ему.
— Илья! — угрюмо сказал Грачёв. — А что, если это она для меня постаралась?
Лунёв, немытый и растрёпанный, сел на кровать в ногах Маши и, поглядывая то на неё, то на Павла, чувствовал себя ошеломлённым.
— Я знал, — медленно говорил он, — что эта история добром не кончится.
— Не слушала меня, — убитым голосом сказал Павел.
— Во-от! — насмешливо воскликнул Лунёв. — В том всё и дело, что она тебя не слушалась! А что ты сказать ей мог?
— Я её любил…
— А на кой чёрт она нужна, твоя любовь?
Лунёв начал горячиться. Все эти истории — Павлова, Машина — возбуждали в нём злобу. И, не зная, куда направить это чувство, он направил его на товарища…
— Всякому хочется жить чисто, весело… ей тоже… А ты ей: я тебя люблю, стало быть, живи со мной и терпи во всём недостаток… Думаешь, так и следует?
— А как мне надо поступать? — спросил Павел кротко и тихо.
Этот вопрос несколько охладил Лунёва. Он невольно задумался.
Из магазина выглянул Гаврик.
— Отпирать магазин?
— Ну его к чёрту! — с раздражением крикнул Лунёв. — Какая тут торговля?
— Мешаю я тебе? — сказал Павел.
Он сидел на стуле согнувшись, положив локти на колени и глядя в пол. На виске у него напряжённо билась какая-то жилка, туго налившаяся кровью.
— Ты? — воскликнул Лунёв, посмотрев на него. — Ты мне не мешаешь… и Маша не мешает… Тут — что-то всем нам мешает… тебе, мне, Маше… Глупость или что — не знаю… только жить по-человечески нет никакой возможности! Я не хочу видеть никакого горя, никаких безобразий… грехов и всякой мерзости… не хочу! А сам…
Он замолчал и побледнел.
— Ты всё про себя… — заметил Павел.
— А ты — про кого? — насмешливо спросил Илья, — Всяк человек своей язвой язвлён, своим голосом и стонет…
— Уйду, — сказал Грачёв и тяжело поднялся со стула.
— Эх! — крикнул Илья. — Пойми ты, а не обижайся…
— Меня, брат, как кирпичом по голове ударило… Верку жаль… Что делать?
— Ничего не поделаешь! — решительно сказал Илья. — О ней пиши пропала! Засудят её…
Грачёв опять сел на стул.
— А ежели я объявлю, что она для меня это? — спросил он.
— Ты — принц? Скажи, тогда и тебя в тюрьму сунут… Вот что… надо нам привести себя в порядок. Маша, мы уйдём в магазин, а ты встань, приберись… чаю нам налей…
Маша вздрогнула и, приподняв голову с подушки, спросила Илью:
— Домой идти мне?..
— Дом у человека там… где его хоть не мучают…
Когда они вошли в магазин, Павел сумрачно спросил:
— Зачем она у тебя? Дохлая какая…
Лунёв кратко рассказал ему, в чём дело. К его удивлению, история Маши как бы оживила Грачёва.
— Ишь, старый чёрт! — обругал он лавочника и даже улыбнулся.
Илья стоял рядом с ним и осматривал свой магазин, говоря:
— Ты недавно сказал, что меня вся эта музыка не успокоит…
Он повёл по магазину широким жестом и с неприятной усмешкой кивнул головой.
— Верно! Не успокаивает… Какой мне выигрыш в том, что я, на одном месте стоя, торгую? Свободы я лишился. Выйти нельзя. Бывало, ходишь по улицам, куда хочешь… Найдёшь хорошее, уютное местечко, посидишь, полюбуешься… А теперь торчу здесь изо дня в день и — больше ничего…
— Вот бы тебе Веру в приказчицы взять, — сказал Павел.
Илья взглянул на него и замолчал.
— Идите! — позвала их Маша.
За чаем они все трое почти не разговаривали. На улице светило солнце, по тротуару шлёпали босые ноги ребятишек, мимо окон проходили продавцы овощей.
Всё говорило о весне, о хороших, тёплых и ясных днях, а в тесной комнате пахло сыростью, порою раздавалось унылое, негромкое слово, самовар пищал, отражая солнце…
— Сидим, как на поминках, — сказал Илья.
— По Верке, — добавил Грачёв. — Сижу и думаю: «А ну, как это я её в тюрьму вогнал?»
— И даже очень это может быть, — безжалостно подтвердил Илья.
Грачёв с укором посмотрел на товарища.
— Злой ты…
— А с чего это мне быть доброму? — закричал Илья. — Кто меня по головке гладил?.. Был, может быть, один человек, который меня любил… Да и то распутная баба!
От прилива жгучего раздражения лицо у него, покраснело, глаза налились кровью; он вскочил со стула в порыве злобы, охваченный желанием кричать, ругаться, бить кулаками о стол и стены.