Том 6. Дураки на периферии
Шрифт:
Серена (Алеше). Вы любите что-нибудь на свете или один коммунизм?
Алеша. Я люблю больше всего дирижабль. Я все думаю, как он взойдет над всею бедной землей, как заплачут все колхозники вверх лицом и я дам ревущую силу в моторы, весь в слезах классовой радости. Мы полетим против ветра надо всеми океанами, и мировой капитал сильно загорюет над летящими массами, под громадным туловищем науки и техники!..
Серена. Я вас слушаю… Но мне говорил в Москве ваш одинокий
Евсей. Он летун, ему лишь бы мчаться куда-нибудь, когда наши родные массы живут пешком…
Алеша (отвечая Серене). Ты не понимаешь, а он (на Евсея) — это как ваши. Он — не класс, он присмиренец.
Серена. Но дирижабль есть и в Европе.
Алеша. Ну и что ж!
Щоев. Там же деляческие дирижабли!
Алеша (Серене). Ты не понимаешь, потому что буржуйка. Ты единоличница!.. Ты думаешь, что у тебя есть душа…
Серена. Да…
Алеша. Нету. А у нас будет дирижабль. Он пойдет над неимущим земным шаром, над Третьим Интернационалом, он спустится, и его потрогают руки всемирного пролетариата…
Щоев (Евсею). А я думал — он дурак.
Евсей. У нас ведь одни прямые, четкие были дураки, Игнат Никанорович. А он дурак наоборот.
Серена (Алеше). Вы действуете на меня как ландшафт, я чувствую грусть… как она у вас говорится… в своей кофте.
Стерветсен вынимает папиросы «Тройка» и закуривает.
Папа, отчего мы с тобой единоличники?
Стерветсен. Серен, ты меня шокируешь!
Опорных (выпивая чашку уксуса). Пью за все державы, где… этта… пролетариат поднимает голову, увидя наш, как его, дирижабль!
Щоев (вставая, торжественно). За дирижабль революции, за всемирных пайщиков и… за все опубликованные в местной прессе лозунги — ура!
Все. Ура!
После возгласа внезапно настает тишина, но второй служащий кричит «ура» одиноким голосом, не замечая тишины.
Щоев (кричащему). Васька, не шокируйся!
Второй служащий враз утихает. Шум за стеной учреждения.
Алеша! Запусти бал!
Годовалов. Дайте хоть компотную воду-то допить… (Пьет компот из черепушки).
Опорных (Стерветсену). Угостите этим — как-то он? — вашим демпингом…
Стерветсен подает ему пачку «Тройки». Опорных берет
Щоев (задумчиво). Бал… Люблю я это веселое междуусобие человечества!
Один из гостей-служащих подходит к окну и открывает его. Врывается шум района и постепенно затихает. Три полудетских лица появляются в окне и глядят в учреждение. Гость-служащий равнодушно обдает те лица дымом, который выходит далее во мрак районной ночи.
Евсей (Стерветсену). Господин буржуазный ученый, может быть, у вас сложилось мнение о наших пищевых образцах — или не сложилось еще?
Стерветсен. Я говорил бы так, что оно складывается… По-вашему, это звучит, как самотек, или я отметаю недооценку?! Я скучаю без понятья…
Евсей. Ну ничего — ты ведь не марксист, мы тебя научим. Можно посмотреть твою самопишущую систему? Это импорт, что ли?
Стерветсен (подает Евсею самопишущую ручку). Рекомендую — это приличный автомат.
Евсей. Сама пишет?
Стерветсен. Нет, активности она не имеет. Следует вам думать — как называется? — единоличником…
Евсей. Ладно. А я ведь полагал, она сама что-нибудь соображает. А она у тебя оппортунка. Оставь для образца, Алешка ее обгонит.
Девочка (из окна). Дядь, дай кусочек!
Серена (Алеше). Отчего вам скучно на лице?
Алеша. Да все по социализму…
Серена. А это прелесть?
Алеша. Угроблю за вопрос! Иль не видишь?
Серена. Нет, я вижу только вас.
Девочка (из окна). Дядь, дай кусочек!
Другое существо (из населения за окном). Ну, хоть что-нибудь!
Позади всех, за окном, появляется лицо Мюд.
Щоев. Алеша! Давай нам часть неофициальную!..
Алеша переводит некий рычаг — и стол с остатками яств уползает прочь — в боковую прорву учреждения. Гости на ногах.
Голоса за окном. Нам хоть невкусное… Хоть мутного.
Чуждый мусорный голос (взрослого, за окном). Дозвольте жижку жевнуть! Я тоже был член.
Пожарный закрывает окно. Но извне открывается другое, соседнее окно — и те же лица глядят, в том же порядке, точно они не переменили места. Пожарный закрывает и это окно. Открывается опять прежнее окно — и те же лица, в неподвижном порядке.