Том 6. Лимонарь
Шрифт:
Китоврасу открыты тайны земли,
Знает и птичка чудесный камень.
Но не та ли судьба, что и мне, человеку?
Человеку открыта тайна воспоминаний.
Но та же беззащитность и на глазах повязка:
Кто это скажет, откуда явился, и куда суждено предстать?
Мне. — Китоврасу. — И птичке.
Достигнув скалы в пустыне, заметили гнездо птички. И когда вылетела из гнезда птичка, отрядил Вифоний из своей свиты самых цепких.
И когда взобрались смельчаки на скалу, на самую верхушку, видят, что гнездо с птицами, сбросили вниз подъемную
И уж не хоронясь, под скалой ждут птичку.
Птичка вернулась, слышит — пищат птенцы, вытягивают к ней шейки, ее видят, а ей в гнездо не попасть. Бросила она корм и улетела.
Тут и дышать перестали: вот-вот вернется птичка, камушек принесет разрезать стекло и освободить детей, — не проморгать бы чудесный камень! И сейчас же с себя все долой, разостлали одежду по земле — теплое время! — и притиснулись друг к дружке, и уж не разобрать, который куропалат и где синкеллы — тельный ковер.
И птичка не заставила себя ждать, живо слетала куда-то и летит обратно, в клюве — камушек. И как до гнезда долетела — ну! они как гаркнут — птичка испугалась и выронила камень.
И камень попал прямо в голову куропалату. Вифоний сейчас же хвать, зажал в кулак, да скорей на своего дромадера. А за ним и синкеллы. И поскакали.
И на радостях не помнят, как «нюдистами» и в город въехали.
Люди-то смотрят и глазам не верят: среди бела дня такое купальное представление. Хорошо еще что полицейским известны были куропалатовы приметы, а то бы не миновать — в коммиссариат.
И царь потом пенял куропалату: «сану-де неприлично». И за царем и всякий и так и дружески.
«Ты бы, Вифонтьич, — соболезновал префект Дардан, — хоть бы веничком прикрылся: чего теперь послы скажут!»
А сам Вифоний, воистину, «в глубину брошенный», будучи и в платье, приличном сану, а держался как в купальне, придерживаясь рукой — вечная память о птичке и чудесном камне.
* * *
Тридцать дней, как из глубины пустыни от трех колодцев пришел Китоврас в город вселенной Иерусалим, и не узнать стало Иерусалима.
На горе Мории, куда дороги завалены ароматными крепкими деревьями — драгоценным матерьялом будущего Храма, началась постройка. Шамиром бесшумно тесали камни — основание Храма: три соприкасающихся друг с другом квадрата, означают три мира — три тайны. И воздвигались леса, окружая посолонь будущий Вход, Святилище и Святая Святых.
В литейной мастерской строителя Хирама дымились трубы и ночью разливалось зарево, ненасытно глотало тьму, разгоняя демонские пугалы. В мастерских сплавляли металлы для двух величайших столпов — эти столпы станут у входа в Храм: лучезарный и легкий Иакин, знаменующий душу Рождения, и угрюмо-темный тяжелый Боаз, знаменует душу Смерти. Там плавили медь, мешая огонь и воду для создания «литого моря» — это «море» будет в южной части Храма, где в Святилище высится семисвечник, это «море» — лилия, поддерживаемая литыми волами, расположены кругом, как двенадцать листьев «мировой розы», как двенадцать знаков небесного круга.
Непохожие, странные люди, их вывез с другими мастерами из Тира строитель Хирам, «ковач всех орудий из меди и железа», — эти иностранцы
Я вышел на твердую землю,
За спиной захлопнулась дверь.
Стена — куда б не повела дорога —
И снова замкнутая дверь.
Стою на твердой земле —
Моя воля, моя мечта.
Свободно на свой страх творю.
Я, Хирам, Соломон.
В ознаменование начала работ царь затеял пир.
Два имени гремели в Иерусалиме: строитель Хирам, осуществлявший замыслы царя Соломона, и загадочный Китоврас.
За тридцать дней загадки Китовраса оправдались — об этом много говорили, больше, чем о «столпах» и «литом море» Хирама. Спинак, шофер, торговавший себе сапоги на семь лет, помер ровно через семь дней, как предсказал Китоврас; под хиромантом Индаком, прорицавшим будущее, нашли в земле клад, как сказал Китоврас; портной Асхолий — тот самый новобрачный, которого пожалел Китоврас, действительно через тридцать дней Богу душу отдал, а подвыпивший сапожник Пастила — его вывел Китоврас на дорогу — взятый с дороги для «протрезвления» префектом Дарданом, оказался и добрым и веселым человеком, и, как известно, префект Дардан шутить не любит.
И за то, что вещая сила слов Китовраса не пустое слово, и за бесшумный камень шамир, а без этого чудесного камня не могла бы начаться постройка Храма, за все это царь пожаловал: велел на входе будущего Храма написать образ Китовраса.
И как же быть пиру без Китовраса! И Китоврас был приведен к царю во дворец и поставлен перед троном царя — видимо всем.
С полуопущенными крыльями, подогнув ноги, окаменев, загадочно смотрел Китоврас.
«Брат Китоврас, — сказал царь Соломон, — я вижу сила твоя не-человеческая, но и не больше силы человеческой: я тебя взял».
«Брат Соломон, — говорит Китоврас, — власть дается по силам. Если хочешь видеть силу мою, сними с меня железную цепь, дай мне перстень с твоей руки, и ты увидишь».
Тогда, по знаку царя, спафарий Зеркон снял цепь с Китовраса — Китоврас поднялся, опущенные крылья его дрожали.
И царь — а это все видели — царь снял перстень и подает Китоврасу.
И наступило — это как серебряная молния в грозное клубящееся затишье вдруг: Китоврас на глазах у всех взял перстень, поднес к губам и проглотил. А распахнув крыло, крылом ударил царя Соломона и закинул его в конец обетованной земли.
«Я, рожденный от непорочной земли, воздуха, огня и воды, я — царь Соломон!» воскликнул Китоврас.
И бел-пурпурно-лилово-красный свет завесой окутал его.
И все видят: на троне царь Соломон и царица подает ему яблоко.
«Как вы меня любите?» обратился Китоврас к пирующим.
И все ответили одним голосом с единым чувством:
«Безгранично, бесповоротно».
«И легко умрете за меня?»
«Готовы: беззаветно, ты наш царь Соломон!»
И захохотал Китоврас.
Так не хохотал он и над прорицателем, что сулил доверчивым клады и не видел у себя под ногами клад.