Том 6. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы
Шрифт:
Не там ли стояла под солнцем, протянувшись всеми своими силами любви и ненависти в сторону белой дороги, ее непокорная сестренка? Над бушевавшей листвой дубов бушевала, может быть, ее жизнь?
И она задрожала от ужасного сознания, что та страсть могла оказаться более сильной и дикой, чем ее собственная. Как ее сестра прожила эти несколько недель — она ничего не знала, и ее фантазия помогала ей угадывать. Она видела себя на очаровательном пизанском побережье, растянувшейся на подушках среди наслаждений, в сладострастном забытьи, и видела ее замкнувшееся в себя существо, смелое и скрытное, сидящее там, в Городе Ветров, посреди зрелищ скорби и смерти, с ее пением и любовью и с беспрестанными порывами отчаяния. И она почувствовала зависть к ней и страх и представила
«Вернемся назад, вернемся назад!» — чуть было не взмолилась она, не справившись со своей тревогой. И, слыша, как шумит машина, преодолевая подъем, она готова была пожелать, чтобы что-нибудь в ней разорвалось, сломалось.
На вершине голого холма стояло стадо, печально прильнув к нему, как к иссушенным сосцам, и имело такой же мертвый вид, как скала, в которой там и сям виднелись вкрапленные в нее окаменелые ракообразные и пластинки слюды. На одном из утесов горы Капорчиано, красной от входящих в ее состав слоев породы габбро вперемежку с медной рудой, стояло Монтекатини ди Валь ди Чечина со своей четырехугольной башней Вельфорти; в знойном воздухе закрутилась меловая пыль. Проклятие Исайи тяготело над этрусской страной. Все казалось мертвым в невыносимом отблеске меловых ломок; от разившихся трещин, щелей, расщелин, от всех следов бесплодия веяло неослабной скорбью. И опять пошли жалобные завывания ветра, гулявшего между вершинами.
— Видишь, видишь, куда я засадила сестру, брата, свою крошку Лунеллу? Как они жили все это время? Что я прочту в их глазах? Только представь себе, какое действие на душу может произвести подобная страна! Посмотри на Вальцы!
Озаренная пламенеющим пеплом, стояла перед ними лунообразная гора с рогами, обращенными к скверу, покрытая крутыми уступами, поднимая навстречу белому небу свою железную твердыню, вышедшую из той же самой преисподней, где стояла скала, под которой сидел Флегий и через которую перешел великий этрусский странник со своим путеводителем.
— Куда я тебя везу? Куда я несу свою любовь? Не к счастью, конечно, не к счастью, но к чему-то ужасному. Мне это известно. Для чего же я это делаю? Во мне сидит какое-то безумие, более древнее, чем я сама, и оно не даст мне покоя. Я чувствую, страдаю от него и не понимаю его. Ты думаешь, что мне грозит сойти с ума? Мне казалось иногда, что я читаю эту мысль в твоих глазах. Ответь мне!
Теперь вся местность была покрыта возвышениями вроде тех, которые она видела в пизанской области, похожими на «более или менее жаркие» памятники казни. На вершине одного мелового холма стояли три кипариса, как три орудия казни на Голгофе. Ветер был как огромное звучащее пламя.
— Ах, мне хотелось бы вернуться назад!
Ужасное предчувствие захватило ее и хотело заставить ее свернуть обратно с этого грозного подъема; от слепого, внезапного ужаса она стала белее белых скал. Ей хотелось начать такой рассказ:
«У белой стены сидят безумные женщины и шьют для кого-то саван, а вокруг слышатся крики гусей. Доктора ходят в длинных рубашках, с равнодушным видом… Нужно ехать вот этой дорогой. Прежде чем доехать до церкви Сан-Джироламо, увидим через железную сетку дом умалишенных. Там вместо решетки стоят красные деревянные рамы с натянутой на них железной сеткой, как вокруг курятника. Все это стоит у меня перед глазами. Затем едем между двух стен, и из-за стены опять выступает дом, выступает крыша… А затем идет Сан-Джироламо, лоджия, монастырь, моя капелла, капелла дома Ингирами, где происходило мое венчание. На барьере лежат мои длинные руки и держат маленькую красную книжку. Но святая Катерина не имеет грустного вида Ваны, нет: у нее красная мантия, и у ног ее лежит колесо — орудие пытки… Им самим приходится работать, потому что нет больше свободных мест. И число их растет ежегодно. Они сами носят известку, носят камни. Уже поднимается свежесработанная стена, в воздухе уже пахнет этой работой. Иногда идешь по тропинке в чаще олив, и один из них встретится тебе, остановится и долго-долго смеется, и лицо так кротко смотрит из-под белого колпака… А там, на холме,
От прилива крови ей представлялись бессмысленные образы, но они лопались в мозгу как пузыри, не успев еще оформиться.
— Я хочу вернуться назад.
— Ты хочешь? — переспросил ее спутник сдавленным голосом, держа руку на рычаге машины и не будучи в состоянии рассуждать, так сильно подействовал на него голос женщины.
— Я хочу вернуться назад. Остановись!
Он необдуманно остановил машину на слишком крутом месте подъема и почувствовал, как остановившиеся колеса начали двигаться назад. Благодаря остановке встречный ток воздуха прекратился, и атмосфера стала сразу удушливой; почувствовалось дыхание тысячи плавильных печей. Энергичным маневром он предотвратил катастрофу. Мощная машина опять преодолела подъем, яростно зашипела, выпустила удушливые газы и подняла смрадное облако пыли.
— Невозможно здесь останавливаться, невозможно повертывать назад, — сказал он, поднимаясь в гору. — Нужно ехать вперед.
— Да, едем, едем. Что это за страх на меня напал? Я стала трусихой. Едем! Такова судьба наша.
Вокруг облегло целое море высохшей грязи желтоватого цвета, которую свет местами превращал в волнистый бархат, накладывая голубые тени такого таинственного вида, что они напоминали видения фаты-морганы.
— Видишь ты куртину острога? Видишь последний западный бастион? Видишь рядом, на откосе, темную массу дубов? Это мои дубки. Оттуда с площадки раскрывается вся местность до самого моря и видна дорога со всеми своими поворотами. Я уверена, что Вана стоит там и не сводит глаз с дороги. У тебя сердце дрожит? Все тут пылает, но жарче всего она. Подумай только! Через нисколько минут она будет в моих объятиях.
Вдоль дороги тянулись тонкие печальные кипарисы, кучи почерневшей соломы, кузнечные горны, груды щебня, сухой валежник, тощие, безобразные оливы. Казалось, что вот-вот все это загорится, запылает под ветром, как хижина из ветвей, сгорит в одну минуту, пожрется пламенем, развеется по безотрадному месту, огнем по огню, пеплом по пеплу.
И пришла ночь.
Жизнь доказала, что она может разыграть самую невероятную игру притворства. Опьянелые страсти — скорби, мести, жгучей любви и жажды смерти — улыбались друг другу во взорах светлых глаз. И только уста, слишком обнаженные, живые уста, выдавали время от времени скрытые движения воли; иногда склонялись лица вниз и судорожная волна пробегала по мускулам лица.
И пришла наконец ночь. Каждый теперь оставался наедине с собой и со своим демоном, в тишине своей комнаты, возле мягкой постели.
— Говори тише, не шуми, чтобы не разбудить девочку, — сказала Изабелла Кьяретте, которая раздевала ее.
По ее желанию комната Лунеллы была рядом с ее комнатой. И дверь в нее была открыта. Но из комнаты девочки ничего не доносилось, даже дыхания не было слышно. Во всем городе стояла тишина, в открытое окно вливался запах жасминов, тубероз, влажный запах большого садка. Время от времени от набежавшего ветерка визжал на крыше флюгер, и визг этот сливался с долгим стоном ветра, столь обычным для Вольтерры, как будто бы ветер там зарождался в тамошних склепах.
— Нынче ночь святого Лаврентия, — прошептала Кьяретта, у которой в эту минуту от резкого движения ее хозяйки выскользнул из рук крючок.
В окне мелькнула падучая звезда, прорезав небо ослепительной бороздой.
— Задумали, сударыня, какое-нибудь желание?
Не отвечая ей, Изабелла подошла к окну, и камеристка последовала за ней, продолжая ее раздевать. Она взглянула на небо, почувствовала свежесть на своих голых руках, на плечах, на груди. Вдали, по ту сторону Эры, в стороне Пизанских холмов, беззвучно сверкали зарницы. Млечный Путь закрывали местами облака, похожие на разорванные траурные вуали. Белая огневая слеза вылилась и потекла по лицу ночи; и за ней другая, третья. Ночное дыхание жасминов вливалось в беззащитную душу. С высоты обрушивались на нее неведомые силы с намерением овладеть ею.