Том 6. Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война
Шрифт:
— Мы шли на маневры, — говорит молодой грустный турок с голубыми глазами, взятый в плен под Мустафа-Пашой. — О войне мы и не помышляли, только в самый последний момент узнали, что будет война, и что болгары совсем уж близко. Хотели ли мы войны? Как можно, кто же хочет войны?.. Война — ужасная вещь. Войны нельзя хотеть, как и смерти. Мы кругом были не готовы, но не беспокоились, думали, что на маневры идем. А оказалось, не так…
— Я из Радовиш родом, а учился в Салониках, — говорит другой турок, из низама, — в низшем военном училище. Вышел я из училища в унтер-офицеры. Наш отряд в 3 тысячи человек отправлен был в Османие, около Пехчева. Там мы застали другой отряд, в 2 тысячи человек. Всего, значит, было нас тысяч 5 человек, при восьми пушках. О войне мы совсем не думали; слышали, правда, будто Черногория войну объявила, но этому большого
"Киевская мысль" N 306, 4 ноября 1912 г.
У пленных офицеров
С любезным разрешением софийского комендантства в кармане мы направились в отель "Стара Загора".
Когда-то, говорят, это была гостиница, что называется, первого ранга. Но за последнее десятилетие понятие о первом ранге здесь сильно изменилось, уровень жизни верхов быстро повысился, появились отели с электричеством, паровым отоплением, подъемными машинами и гарсонами на трех языках. Такие отельные цитадели, как «Македония», должны были потесниться и уступить первое, а затем и второе место щеголеватым parvenus. Сейчас в "Старой Загоре" отведено помещение пленным турецким офицерам.
В отельном кафе со старыми портретами, прокопченным потолком и сакраментальной надписью над буфетом: "Кредит нема" мы познакомились с десятью офицерами, взятыми в плен в Киркилиссе и под Гечкенлией. Пехотный капитан Р. (он просил нас не называть его имени) служил посредником между нами и его остальными девятью товарищами по несчастью. Один только капитан Р. был ранен, остальные захвачены в плен совершенно здоровыми.
— Наша дивизия, — рассказывает нам капитан, — была направлена из Константинополя до Бабаэски по железной дороге, а оттуда пешком на Гечкенлию между Адрианополем и Киркилиссе, приблизительно в тридцати километрах от Бабаэски, где и произошло это несчастное для нас сражение. С болгарской стороны была, по-видимому, тоже дивизия. Я был болен уже до сражения, ранен в самом начале, и потому мало могу вам сказать о ходе боевых действий, знаю только, что нам пришлось очистить позицию, и что в плен взято было четыре офицера и около двадцати турецких солдат.
— Европейская пресса объясняет причину турецких поражений тем обстоятельством, что ваше офицерство слишком ревностно занималось политикой в ущерб военному делу. Верно ли это?
На интеллигентном лице капитана появилась уклончивая улыбка.
— Простите, если этот вопрос вы считаете неудобным…
— Нет, почему же… Я вам отвечу, как могу. Я лично совсем не политик. Я — солдат и занят всегда только выполнением своего долга. Что касается офицерства в целом, то, может быть, мнение европейской прессы верно по отношению к эпохе революции. Но за последнее время турецкий офицер отошел от политики и занялся тем, что составляет его прямую обязанность. Где в таком случае причины наших неудач? На этот вопрос я затрудняюсь ответить: я второстепенный офицер, общий план действий мне
Одно могу вам сказать совершенно определенно. Сведения о том, будто наши войска голодали, — а об этом говорится в газетах, — совершенно неверны. Каждый солдат получил с собой съестных припасов на десять дней. У каждого была плитка из молока и муки, которая при кипячении в воде дает питательный суп; кроме того, — жестянка консервов, картофель, горох и хлеб. На местах также было приготовлено все необходимое; в соответственных пунктах были размещены пекарни. Солдатам выданы были на всякий случай чугунные сковородки, на которых в походе можно печь плоский пресный хлеб. Но нам не приходилось к этому прибегать: наличные запасы позволяли выдавать каждому солдату 60 грамм в день. Начиная с Бабаэски, откуда нам пришлось совершить пеший переход в 30 километров, за нами гнали стадо баранов. Утром каждый солдат получал суп из молочных плиток, вечером — рагу из мяса и зелени, кроме того, свою порцию хлеба. Все слухи о голоде и смерти от голода выдуманы. Я расспрашивал, — прибавляет капитан Р., - моих товарищей из других частей, — у них то же самое.
— Каковы были размеры турецкого гарнизона в Киркилиссе?
Капитан перебрасывается несколькими словами со своими товарищами.
— К сожалению, мы не можем это установить. Здесь у нас 6 человек из Киркилиссе, но так как там были соединены части разных дивизий, то второстепенным офицерам общая численность гарнизона оставалась совершенно неизвестной…
— Месяц тому назад, когда мы покидали Константинополь, там совсем еще не было азиатских корпусов. Были ли они перевезены в этот месяц и в каком количестве — я, конечно, не знаю.
Во время разговора в кафе спускаются сверху еще два турецких офицера крайне маленького роста. Они вежливо раскланиваются, прикладывая правую руку ко рту, а затем к феске, и присаживаются к общему столу. Между капитаном и остальными его товарищами, поручиками и подпоручиками, нетрудно заметить большую разницу культурного уровня. Капитан бегло говорит по-французски, у него достаточно денационализированный интеллигентский вид, пенснэ и тонкие нервные пальцы. Его сотоварищи гораздо больше похожи на унтер-офицеров. Одному из них, анатолийцу, не совсем, по-видимому, ясен смысл нашего посещения: вряд ли он принадлежит к самым прилежным читателям газет.
При нас пленникам приносят из комендантства болгарские военные шинели.
— Во время сражения, — объясняет тотчас же капитан, — мы были все без шинелей, в таком виде и попали в плен. Там нам дали кое-какое верхнее платье, так что от холода мы в дороге не страдали, а здесь господин комендант любезно предоставляет в наше распоряжение болгарские шинели.
Со всеми офицерами и заведующим их хозяйственным устройством мы поднимаемся наверх посмотреть их комнаты. В одной — четыре кровати, в двух других — по три.
— Я сам бы хотел, — говорит заведующий, — держать эти комнаты в большем порядке, но ничего не поделаешь, — совсем не осталось прислуги. Все призваны под оружие. Постельное белье сменяем, во всяком случае, два раза в неделю. Пища им доставляется из ресторана, в кафе они имеют необходимый кредит и, насколько я знаю, им будет вскоре выдано жалованье с первого дня плена.
— Мы ни в чем не терпим нужды, — говорит, прощаясь с нами, капитан Р., - и ни в каком случае не можем пожаловаться на стеснения. Выходить из отеля мы можем с разрешения комендантства, но фактически за нами нет никакого надзора. Мы, однако, сами не пользуемся этой относительной свободой по причинам, которые нетрудно понять. Во всяком случае, мои товарищи и я хотели бы засвидетельствовать, что мы ни на что не можем жаловаться и пользуемся случаем, чтобы выразить господину коменданту нашу благодарность.
Последнее движение рук от губ к фескам — и мы покидаем отель, превращенный в маленький остров святой Елены для группы турецких офицеров.
"Киевская Мысль" N 312, 10 ноября 1912 г.
Рассказ раненого
Я — 8-го полка. Шли мы к Лозенграду (Киркилиссе) через Каваклы. В какой это день было — сейчас не помню, — рана у меня небольшая, но всю голову растрясло, плохо помню дни. Дождь весь день шел. Грязно было, идти трудно. Ранец, шинель, винтовка — больше двух пудов. Все на тебе намокло до последней нитки. Очень тяжко было.