Том 6. Статьи 1863-1864
Шрифт:
Большой интерес — прежде всего многозначительным ироническим указанием на эзопову манеру, приобретенную «под влиянием» цензуры, — представляет та замена, которую сделал Салтыков в заключении хроники вместо выброшенного текста о цензуре (от: «но всегда несколько искалеченный» до: «умеренность и употребление» — стр. 221, строка 21 — стр. 222, строки 16–17):
но всегда с некоторыми изъянами.
Сказывают, что в будущем году цензура будет упразднена, но слух этот скорее смущает, нежели радует меня. Во-первых, я привык к цензуре и под влиянием ее приобрел известную манеру писать; следовательно, на первый раз употребление и т. д.
Далее был исключен отрезок фразы: «примется за пропаганду мыслей о содомских увеселениях и вообще» (стр. 222, строки 32–33) и, наконец, текст: «Но, конечно, все эти опасения <…> новым произведением музы» (стр. 222, строка 44 — стр. 223, строка 7) был заменен следующим:
Вот те надежды, которыми я могу поделиться с тобой,
В заключительной для 1863 г., декабрьской хронике Салтыков останавливается на вопросах, которым уделялось много внимания в предшествующих очерках «Нашей общественной жизни», — это положение и характер современной литературы, соотношение идеала и действительности в данный исторический момент и диктуемые им основы «негероической» тактики передовых сил общества, уяснение позиций, политических доктрин и действий враждебного демократии лагеря в пореформенное время.
Ранее данная характеристика «картонной литературы», эксплуатирующей темы и сюжеты «благонамеренности» (мартовская хроника), дополняется в декабрьской хронике анализом других направлений современной беллетристики, а также размышлениями о причинах некоторого «оскудения» художественного творчества в России вообще. Реальное состояние русской литературы корректирует слишком категорические заключения Салтыкова об «этнографическом» характере современной беллетристики. Достаточно назвать увидевшие свет в это время «Отцы и дети», «Что делать?», «Кому на Руси жить хорошо» (первая часть), «Мещанское счастье», «Молотов», салтыковские сатирические циклы и некоторые другие произведения, в которых весьма удачно воссоздавались именно «цельные картины жизни». Вместе с тем необходимо подчеркнуть глубину и меткость многих наблюдений Салтыкова. Во-первых, сюда нужно отнести его суждения о распространившихся в литературе начала 60-х годов очерковых жанрах, разработкой которых занимались писатели-демократы В. Слепцов, Н. Успенский, А. Левитов, Ф. Решетников. Во-вторых, говоря о «дробном», «осколочном» характере литературы, Салтыков объясняет появление в ней этих черт переходным состоянием эпохи, ее незавершенностью, когда «цельность» и «гармоничность» — не реальная принадлежность жизни, а лишь «искомое». Игнорируют это обстоятельство «первейшие агитаторы» Катков, Павлов и Краевский, славословящие эпоху «возрождения», казенные писатели, выдающие за истину «праздные фантазии подкупленного воображения», сочинители «фальшивых», «лживых» антинигилистических романов, наконец, «выдохшиеся и выболтавшиеся литературные авторитеты», смотрящие свысока на «скромных деятелей» демократической беллетристики. В-третьих, в самой литературе, основывавшей прежде и не так давно свою «цельность» на разработке любовных мотивов, сказывается, говорит Салтыков, стремление преодолеть узость и односторонность такого содержания, обратиться к широким социальным запросам, которые диктует человеку меняющаяся историческая действительность. По существу, перед нами первые наброски идеи общественного романа, которую Салтыков подробно изложит и аргументирует пятилетием спустя в «Господах ташкентцах». Честному художнику-современнику Салтыков предназначал роль «собирателя материалов» для этого будущего романа «выводов» и «обобщений».
Нечто сходное, по мнению Салтыкова, происходит и в области общественной идеологии и политики. Мысль Салтыкова бьется над проблемой несоответствия «честного идеала» и практики («жизни, не выросшей еще в меру естественного своего роста»). Вследствие этого перед первым возникает опасность сделаться бессрочно отвлеченным, ограниченным идеалом для себя и для кружковых друзей. «Чувство самосохранения» человека демократических, социалистических убеждений побуждает искать себе в жизни практической опоры, действенных сил и средств осуществления идеала. Варьируя некоторые из тезисов и выводов очерка «Каплуны» (см. т. 4 наст. изд., стр. 566–568), Салтыков предлагает сложное историко-философское и социально-психологическое обоснование той тактики, той практической формы деятельности в пользу честного идеала, которые он сам обозначает дважды повторенной формулой « благородное неблагородство». Теоретически бесспорно, рассуждает Салтыков, что признание прав большинства и защита их против притязаний меньшинства («касты») вполне естественны и справедливы. Для людей передовой мысли (демократов, социалистов) такая идея становится убеждением, смыслом их жизни, руководящим принципом их поступков и действий. Но бывают моменты в истории человечества, когда «массы самым странным и грубым образом ошибаются насчет своих собственных интересов», в порыве заблуждений отвергают даже те «понятия и представления», которые им заведомо выгодны и заключают в себе «залог общественного прогресса». В таких случаях преданный массам деятель-демократ вынуждается идти наперекор «толпе», бороться с ее «неразумием и произволом» и отдать свои симпатии «касте», «меньшинству», которые неожиданным сложением исторических обстоятельств сохраняют «семя жизни», идеалы прогресса. Эти теоретические рассуждения Салтыкова, в разных вариантах представленные и в других хрониках и вообще в его сатире и публицистике 60-х годов, служат обоснованию одной из важнейших задач пореформенной русской демократии: создать действенную, гибкую, учитывающую всю сложность и противоречивость исторического момента
Сатирически интерпретированная Салтыковым журнальная полемика иллюстрирует ту мысль, что пореформенная реакционная обстановка предельно нивелировала идейные позиции и политические программы правых партий. Всем им, от защитников монархии Каткова и Чичерина до поверхностно либеральствующего Громеки, свойственны одни и те же «руководящие идеалы», одно и то же чувство враждебности к демократии и к революционерам. Взаимная полемика — просто уловка, создающая видимость самостоятельности и независимого выражения общественного мнения, да еще приманка для подписчиков.
В итоговой автохарактеристике хроник 1863 г. прежде всего отмечается драматизм положения, в котором оказались преследуемые реакцией передовые элементы общества («ушибы и другие огорчения»), давление цензурного гнета, столь губительно отразившегося на прогрессивной печати («я никогда не являлся перед тобой в своем натуральном виде, но всегда несколько искалеченным»). В связи со слухами о предстоящей реформе цензуры Салтыков подробно говорит о развившемся в России искусстве эзоповского повествования, в какой-то степени нейтрализующего карательное усердие властей. Самый смех, принятая в публицистике «веселая манера» рассказа дали, по мнению Салтыкова, возможность трезво расценить устрашающие события минувшего года, выяснить их подлинный исторический смысл, предостеречь от пессимизма и уныния, внушить своим сторонникам, «мальчишкам», мысль о грядущей победе сил добра и света.
…недостает только балетной мифологии…— См. т. 5 наст. изд., стр. 571, 593, а также наст. том, стр. 677.
…довольствуйся дипломом чернорабочего… — См. апрельскую хронику 1864 г. и прим. к ней.
…есть на свете публицисты, которые защищают Южные штаты Америки( и у нас такие ходоки есть)… — Английская и французская дипломатия (а вслед за ней и пресса) в период Гражданской войны в США (1861–1865) выступила в поддержку Южных штатов, объявив их борцами за прогрессивную идею «самоопределения» (см. М. М. Малкин. Гражданская война в США и царская Россия, М. 1939). Катков выражал свое сочувствие «южанам», отстаивавшим, как он твердил, идею политической независимости (см., например, «Московские ведомости», 1863, № 2 от 4 января, № 36 от 16 февраля и др.).
…кроме публицистов-паразитов…— Об «отвратительном и горьком» явлении «публицистов-паразитов» Салтыков подробно писал в статье «Драматурги-паразиты во Франции» («Современник», 1863, № 1–2. См. т. 5 наст. изд.).
…законных поводов для истребления этой неблагонадежной породы не может быть никаких. — Речь идет о репрессиях по отношению к революционерам.
…эти скромные деятели, на которых свысока смотрят наши выдохшиеся и выболтавшиеся литературные авторитеты… скромно собирают материалы для будущего творчества…— Как можно судить по первому разделу хроники, посвященному анализу современного состояния беллетристики, а также по дальнейшему упоминанию В. Слепцова, «скромные деятели» — это писатели-демократы. Им противопоставлены «литературные авторитеты», в данном случае — А. Ф. Писемский. Остро критические рецензии Салтыкова в «Современнике» 1863–1864 гг. на сочинения И. Лажечникова, А. К. Толстого, А. Фета, А. Вельтмана, А. Майкова делают вероятным предположение, что Салтыков, говоря о «литературных авторитетах», имел в виду этих писателей.
— в древности заключение в дом умалишенных считалось одним из самых ловких и целесообразных укротительных средств…— Салтыков, по-видимому, намекает на судьбу П. Я. Чаадаева.
Уже отпустил он себе бороду до чресл…и т. д. — Салтыков сатирически использует отдельные элементы легенд о «житии» христианских аскетов — святого Антония (Антония Фивского) и Симеона Столпника, основателя одного из течений православного подвижничества.
…титулярный советник Поприщин— герой повести Гоголя «Записки сумасшедшего».
«Великолепный князь Тавриды!» — строка из оды Г. Р. Державина «Водопад».
…известие об избрании Людовика-Наполеона президентов республики… это тот самый, который, после страсбургской проделки, жил в Лондоне и… торговал гусями! — В 1836 г, в царствование Луи-Филиппа Орлеанского, принц Луи Бонапарт пытался организовать в Страсбурге противоправительственный заговор. Высланный за границу, он долгое время жил в Лондоне, занимаясь разными аферами, в том числе и мелкими (отсюда анекдот о торговле гусями). В 1848 г., в силу сложной политической обстановки, создавшейся после революции, ему удалось стать президентом Французской республики. В результате государственного переворота 2 декабря 1851 г. президент Луи Бонапарт сосредоточил в своих руках неограниченную власть, а через год провозгласил себя императором под именем Наполеона III.