Том 7. Отцы и дети. Дым. Повести и рассказы 1861-1867
Шрифт:
Важным стимулом к осуществлению задуманного ранее романа явилось обсуждение его плана с В. П. Боткиным, навестившим Тургенева в Баден-Бадене в начале ноября н. ст. 1865 г. и одобрившим замысел романа [284] . В то же время В. П. Боткин высказал Тургеневу и свои сомнения по поводу образа Потугина. «Только мне кажется, — писал он ему из Берлина, — ты не довольно выяснил себе твоего циника-патриота, потому что у него любовь к России скорее похожа на привязанность к своему старому домотканому халату, хотя он и пропитан потом и нестерпимо воняет. Конечно, трудно отдать себе отчет в том, на чем основывается наша любовь к отечеству — и тем более нам, русским. Но, вдумываясь в свое собственное чувство — ибо всякий должен руководиться в этом деле собственным, личным чувством, я нахожу, что желаю ей всевозможных благ цивилизации
284
Тургенев писал 28 ноября (10 декабря) 1865 г. П. В. Анненкову, что он «принялся за сочинение романа» «с легкой руки» Боткина.
Начатая работа выполнялась со значительными трудностями. В письме к Людвигу Пичу от 9 (21) декабря 1865 г. Тургенев жаловался: «Я так давно не писал, что ощущаю внутреннюю не то чтобы усталость — но некоторую вялость, исчезающую слишком медленно. Может быть, мне это всё же удастся — иногда мне кажется, что у меня есть еще, что сказать. Такая вера необходима, хотя она и несколько наивна».
В черновом автографе, для которого характерны многочисленные поправки и вставки на полях, всё содержание «Дыма» распределено не на 28 глав, как в окончательном тексте, а на 26. Последний слой чернового автографа мало отличается от первого слоя наборной рукописи (за исключением сцен с баденскими генералами и отсутствующей в черновом автографе «страшной истории») [285] .
285
Наиболее существенные варианты чернового автографа наборной рукописи и прижизненных изданий «Дыма» опубликованы: Т, ПСС и П, Сочинения,т. 9, с. 397–447 и в сб.: И. С. Тургенев. Вопросы биографии и творчества. / Под ред. акад. М. П. Алексеева. Л., 1981.
Изучение чернового автографа «Дыма» позволяет сделать вывод, что наибольших творческих усилий от Тургенева потребовали так называемые «генеральские сцены», работа над которыми продолжалась и при переписывании романа набело.
Генерал Ратмиров в черновом автографе назван Селунским, и его биография имеет некоторые отличия от окончательного ее варианта. Так, польская фамилия (Селунский) соответствовала польскому происхождению героя. Его отец был женат не «на красивой молодой вдове, которой пришлось прибегнуть под его покровительство» (с. 317), а «на польке-шляхетке, очень красивой и лукавой женщине». Кроме того, черновой автограф содержит намек на участие Ратмирова в жестоком подавлении крестьянского восстания начала 1860-х годов. А именно, вместо текста: либерализм «не помешал ему, однако, перепороть пятьдесят человек крестьян в взбунтовавшемся белорусском селении, куда его послали для усмирения» (с. 317), в черновом автографе читаем: либерализм «не помешал ему, однако, запороть насмерть пять человек крестьян в взбунтовавшемся [приволжском] белорусском селении».
Говоря о «приволжском селении», Тургенев, несомненно, имел в виду кровавые события 1861 года в приволжском селе Бездна (Казанской губернии), подробная информация о которых печаталась на страницах «Колокола» (см.: Герцен,т. 15, с. 107–109). Характерно, что даже число крестьян, запоротых насмерть (помимо погибших от пуль), названное Тургеневым в черновом автографе, соответствовало официальным данным.
Черновой автограф содержит также важные штрихи для характеристики нравственного облика этого персонажа. Например, Ратмиров не может примириться с изменой Ирины именно потому, что его соперником оказался плебей. С «принцем» — он готов делить свою жену. Вместо фразы основного текста: «Хоть бы… другой кто-нибудь» (с. 368) в черновом автографе читаем: «хоть бы принц какой был!»
Создавая портреты русских аристократов, Тургенев шел по пути усиления сатирического эффекта. Особенно это касается «генеральских сцен», где писатель применил метод изображения, близкий к «свирепому юмору» Салтыкова-Щедрина. Пользуясь приемами «политической сатиры», Тургенев называл генералов не по фамилиям, а «сатирическими кличками» [286] .
Сатирический метод изображения сказывается и в «гейдельбергских арабесках», которые подверглись в черновом автографе значительной стилистической правке. При этом в числе вариантов, не вошедших в основной текст, имеются и такие, которые должны
286
См.: БялыйГ. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962, с. 190–191.
Судя по черновому автографу, Тургенев считал необходимым отметить, что члены кружка Губарева знакомы с идеями Чернышевского и в частности с его романом «Что делать?». Так, на полях рукописи имеется позднейшая вставка, из которой читатель узнает, что Матрена Суханчикова, пропагандируя женскую эмансипацию, рекомендовала приобретать швейные машины. Кроме того, в черновом автографе содержится намек на то, что поклонники Губарева читали не только «Колокол», но и «Современник». В отброшенном варианте рукописи было сказано, что собравшиеся у Губарева говорили не о Наполеоне III, как вошло в окончательный текст (см. с. 266), а о Кавуре и русской литературе. Известно, что деятельности Кавура были посвящены статьи Добролюбова, вызвавшие возражения Тургенева (см. наст. том, с. 423, 460).
В то же время некоторые варианты чернового автографа являются дополнительными подтверждениями того, что члены губаревского кружка не были связаны общей идеей и не отдавали себе отчета о целях и задачах их совместных сборищ. Имея в виду дискуссии в салоне Губарева, Тургенев там после слов: «… Бамбаев, из уважения к хозяину, рассказывал что-то вполголоса» (с. 265) писал: «Беседа продолжалась довольно долго и всё в том же роде — в роде какого-то напряженного барахтанья в пустоте и в полутьме!» Размышление Литвинова о том, что увлечение естественными науками — временное явление («ветер переменится, дым хлынет в другую сторону»), в черновом автографе сопровождалось замечанием автора, что уменьшение числа студентов в Гейдельберге, которое он предсказывал, нельзя объяснить правительственными мерами.
В наброске «К Потугину» Тургенев записал: «Сплетня — главный характер нашего русского современного общества» (с. 514), а в «Воспоминаниях о Белинском» (1869) пояснил причину живучести этого явления: «Сплетня и до сих пор не совсем утратила свое значение, исчезнет она только в лучах полной гласности и свободы».
Сплетни привлекали внимание Тургенева, с одной стороны, потому, что, действительно, в эмигрантских кругах точная информация зачастую подменялась ложными «слухами», а с другой — потому, что он сам страдал от распространявшихся на его счет сплетен [287] .
287
В письме к Герцену от 23 октября (4 ноября) 1860 г. Тургенев писал: «… город Гейдельберг отличается сочинением сплетней: про меня там говорят, что я держу у себя насильно крепостную любовницу и что г-жа Бичер-Стоу (!) меня в этом публично упрекала, а я ее выругал». См. также «Письма М. В. Авдеева к И. С. Тургеневу» — Т сб,вып. 1, с. 409. Характеристика гейдельбергской и женевской эмиграции дана в книге: КозьминБ. П. Из истории революционной мысли в России. М., 1961, с. 488–573.
Комментаторы «Дыма» уже отмечали, что, вкладывая в уста Суханчиковой передачу сплетен о Тентелееве, Тургенев имел в виду вымышленные истории, рассказывавшиеся за границей о нем самом ( Т, Сочинения,т. 9, с. 424). Обе реплики о Тентелееве: о том, как Тентелеев просил графиню Блазенкрамф «заступиться», и о встрече с Бичер-Стоу (с. 262) являются позднейшими вставками, сделанными на полях чернового автографа. При этом в черновом автографе — там, где рассказывается сплетня, связанная с «процессом 32-х» (об этом см. письмо Тургенева Герцену от 21 марта (2 апреля) 1864 г.), вместо: «Спасите, заступитесь» (с. 262) было «„Спасите, спасите!“ — а прежде как либеральничал!».
Аналогичный эпизод рассказал Тургеневу в письме из Женевы от 18 (30) октября 1865 г. М. В. Авдеев: «… один господин спросил меня здесь (и эту новость он вывез из Петербурга): „Правда ли, что Тургеневу правительство предлагалов награду за „Отцов и детей“ деньги?“ (Ему, вероятно, совестно было сказать, что Вы взялиих.) Я на это отвечал ему вопросом „за что предлагали? за то ли, что Тургенев дурно, или за то, что Тургенев хорошоотозвался о молодом поколении, так как это вопрос спорный между самой молодежью“. И действительно, прежде, нежели он отвечал мне, двое заспорили…» ( Т сб,вып. 1, с. 409).