Том 7. Пьесы

Катаев Валентин Петрович

Шура. Что я слышу, Передышкин! Да ты просто ревнуешь!

Передышкин. Хотя бы.

Звонок.

(Передышкин срывается с места.)Виноват. (Уходит в кабинет Есауловой.)

Шура. Сам ты жук.

Входят Персюков и старуха Сарыгина с узлом.

Персюков. Сюда, бабушка, сюда. Устали малость? Это ничего. Вот вам стульчик. Присядьте. Отдохните. Вот вам газетка. Почитайте. (Шуре.)Видела старушку?

Так вот заметь себе: через эту старушку наш город прошумит на весь Советский Союз. А то, скорей всего, на весь мир. (Обнимает девушку.)Можешь не сомневаться. За это я тебе отвечаю. Эта старушка историческая. Именно то, что я искал всю жизнь.

Шура. Между прочим, ты меня все время обнимаешь. Даже неудобно.

Персюков. Чисто по-товарищески.

Шура. Тогда это уж и вовсе ни к чему. Что-нибудь одно.

Персюков. Понимаю. Конечно. Можешь не сомневаться. На днях оформимся.

Шура. Пожалуйста, Алеша. А то Передышкин мне дышать не дает.

Перегонов. Сказано — сделано. Как только провернем старушку, так сейчас же и оформимся.

Входят Есаулова, Ваткин, Неуходимов и Передышкин.

Есаулова (Передышкину). Дай-ка нам проектные наметки… (Хрипит.)Фу, даже голос осел… устала… Дай-ка нам проектные наметки по строительству канализации, водопровода и трамвая. Ничего не поделаешь. Будем резать. (Персюкову.)Ну? Ко мне? Чего тебе от моей души надобно?

Персюков. Товарищ Есаулова! Ух, братцы! Вы даже себе не можете представить, что произошло!

Передышкин. Почему же это вы можете представить, а мы не можем?

Персюков. Потому, что у вас мало воображения.

Передышкин. Зато у тебя чересчур много.

Есаулова. Ну, ладно, ладно. Потом. Я очень занята. В чем дело? Только коротенько.

Персюков. У нас нет своей физиономии.

Есаулова. Чего, чего?

Персюков. Только ты меня не перебивай. Лично у нас, может быть, физиономия и есть, но у нашего города абсолютно нет. Вполне серьезно. Ну, что мы из себя представляем? Как гениально выразился Чехов: «Один из городов, расположенных по сю сторону Уральского хребта». Вас это устраивает? Меня это не устраивает!

Есаулова. И что же из этого следует?

Персюков. Только ты меня не перебивай. Рязань — яблоки. Орел — рысаки. Полтава — победа над шведами. Тула — пряники. Ну, положим, пряников уже нет; а винтовки? Лев Толстой? А Ясная Поляна? Наконец, самовары, черт их дери! Клин… Боже мой, ну уж, кажется, что такое Клин? Такая дыра — еще хуже нашего Конска! А вот — будьте любезны: Чайковский жил. Домик есть. В Вичуге Дуся Виноградова мировой рекорд поставила. В Одессе Буся Гольдштейн родился. А где Бальзак венчался? Вы думаете, может быть, в Париже, в Лондоне, в Венеции? Ничего подобного, в Бердичеве. В Бер-ди-че-ве! Вдумайтесь в это. А мы что? Ничего. Пустое место. От вокзала десять километров, поезд стоит пять минут, пассажиры смотрят в замурзанное окно и видят на горизонте что-то такое. А что оно такое — хрен его знает. Какой-то Конск. Вас это устраивает? Меня это абсолютно не устраивает!

Есаулова.

Ты что, пришел сюда скандалить?

Персюков. Не перебивай.

Есаулова (вспылив). Это не я тебя перебиваю, а ты не даешь мне ни одного слова сказать, черт бы тебя подрал с твоей глоткой. Дашь ты мне наконец говорить или не дашь?

Персюков. Вот теперь дам, когда ты заговорила по-человечески, а то кричишь-кричишь, перебиваешь-перебиваешь.

Есаулова. Так вот, дорогой мой. Ты совершенно прав. Я с тобой абсолютно согласна. Но что же делать, если у нас в городе никто из великих людей не родился, не венчался, не жил, не изобретал, не ставил мировых рекордов? Не могу же я тебе родить Бусю Гольдштейна или женить Онорэ де Бальзака, а тем более дать квартиру Чайковскому. И кончим этот бесполезный спор. Я занята и устала. Нету у нас ничего этого. Нету.

Персюков. А если бы было?

Есаулова. Ну, если бы да кабы…

Персюков. Но все-таки. Что бы ты тогда делала?

Есаулова. Была бы очень рада. (Берет папки.)Нуте-с, товарищи, вернемся к водопроводу.

Персюков. И ты это можешь подтвердить перед своими избирателями?

Есаулова. Что подтвердить?

Персюков. То, что ты была бы тогда очень рада!

Есаулова. Ты видишь — я занята. Ты сегодня какой-то, честное слово, невменяемый.

Персюков. Нет, вменяемый. Говори прямо: можешь ты это подтвердить или не можешь?

Есаулова. Подтверждаю. Была бы очень рада.

Персюков. Товарищи, будьте свидетелями. И ты, Шурочка, будь свидетелем. Она сказала, что была бы тогда очень рада.

Есаулова. Была бы очень рада, но, к сожалению, у нас ничего этого нет.

Персюков. Есть.

Есаулова. Что есть?

Персюков. Великий человек, который жил в нашем городе.

Есаулова. Не может быть!

Персюков. Не может быть? (Сарыгиной.)Бабушка, прошу вас. Подойдите, не робейте.

Есаулова. Кто это?

Персюков. Внучка.

Есаулова. Ты что — пьян?

Персюков. Терпенье. (Сарыгиной.)Давайте сюда узелок. Кладите его на стол. Осторожненько. Вот так. Одну минуточку.

Сарыгина и Персюков бережно развязывают узел.

Есаулова. Что это?

Персюков. Реликвии. (Сарыгиной.)Объясните, бабушка.

Сарыгина (вынимает из узла плед). Это плед моего покойного дедушки Ивана Николаевича.

Персюков. Видите, это плед.

Сарыгина. Во время своего кратковременного пребывания в городе Конске, по свидетельству моей покойной матушки Ларисы Константиновны, урожденной Извозчиковой, выходя из дому в сырую или же холодную погоду и желая таким образом предохранить себя от возможной простуды, мой покойный дедушка имел обыкновение набрасывать на плечи этот плед.