Том 8. Дживс и Вустер
Шрифт:
— Это Баллимор… Нет, Мук… Нет, Баллимор… Нет, Мук… Нет…
— Остановитесь на чем-то одном, — посоветовал Рори. Полковник Уайверн замер с блокнотом в руке. Потом
вдруг весь с головы до ног содрогнулся, выпучил глаза. И, размахивая карандашом, побежал через комнату к радиоприемнику, крича, как безумный:
— Жми, Гордон! ДАВАЙ, ДАВАЙ, ГОРДОН!
— Нажимай, Баллимор, — степенно произнес верный Дживс.
А радио совсем махнуло рукой на джентльменскую сдержанность. Словно оно «нектаром вскормлено и пьяно райским млеком». [57]
57
…пьяно
— Фотофиниш! — голосило оно. — Фотофиниш! Первый раз за всю историю Дерби! Фотофиниш! На третьем месте Эскалатор.
Начальник полиции опомнился и пристыженный, отошел обратно к Дживсу.
— Как, вы сказали, зовут садовника? Кларенс Уилберфорс?
— Перси Вэллбелавед, сэр.
— Странная фамилия.
— Шропширская, насколько я знаю, сэр.
— Да? Перси Вэллбелавед. И этим реестр домашних служащих исчерпывается?
— Да, сэр. Не считая меня.
От приемника отошел Рори, отирая пот со лба.
— Уф! Эта Тадж-Махал меня основательно подвела, — с горечью констатировал он. — Почему, черт возьми, в скачках никогда не удается угадать победителя, а?
— А тебе не пришло в голову поставить на Мука? — спросила Моника.
— Что? Нет. С чего бы?
— Дай Бог тебе здоровья, Родерик Кармойл. Полковник Уайверн уже снова обрел ответственный вид.
— Я бы хотел теперь, — заявил он официальным тоном, — осмотреть место преступления.
— Я отведу вас, — вызвалась миссис Спотсворт. — Вы пойдете с нами, Моника?
— Да-да, конечно, — сказала Моника. — А вы тут кто-нибудь послушайте радио, ладно? Интересно, что покажет фотофиниш.
— А вот эту вещь я отошлю в участок, — полковник Уайверн осторожно поднял за угол футлярчик, — и мы посмотрим, что покажет она.
Он вышел, сопровождаемый дамами, а Рори решил возвратиться в библиотеку.
— Посмотрим, вправду ли я сломал этот чертов телевизор, — рассудил он. — Я только покрутил на нем ту штуковину. — Он потянулся, зевнул. — Скучные вышли скачки. Даже если Мук-Второй выиграет, моей старушке достанется всего каких-то десять фунтов.
Рори закрыл за собой дверь в библиотеку.
— Дживс, — проговорил Билл. — Мне необходимо выпить.
— Сейчас принесу, милорд.
— Нет, не надо приносить. Я зайду к вам в буфетную.
— И я тоже с тобой, — сказала Джил. — Но только надо сначала дождаться результатов. Будем надеяться, что у Баллимора хватило ума в последнее мгновенье хотя бы высунуть язык.
— Вот оно! — оглянулся Билл. Радиоприемник ожил.
— Показание фотофиниша будет стоить несколько сотен тысяч фунтов, — негромко, как после похмелья, сказал радиоприемник, словно устыдившись прежней несдержанности. — Номер победителя появится на табло с минуты на минуту. Да, вот он…
— Давай, давай! Баллимор — чемпион! — пискнула Джил.
— Жми, Баллимор!! — заорал Билл. — Баллимор — чем-пио-о-он!!
— Баллимор — чемпион, — сдержанно произнес Дживс.
— Победил Мук-Второй, — сообщило радио. — Не повезло Баллимору. Он великолепно прошел дистанцию. Если бы не заминка
Понуро, как кладут цветы на могилу старого друга, Билл протянул руку и выключил приемник.
— Пошли отсюда, — сказал он. — По крайней мере, пока еще есть шампанское.
Глава XXII
Миссис Спотсворт одна медленно спускалась по лестнице. Моника и полковник Уайверн еще не окончили осмотр места преступления, но они так бесцеремонно говорили при этом про капитана Биггара и откровенно клонили дело в такую сторону, что у нее возникло ощущение, будто в сердце ей вонзают дюжину ножей. Когда женщина любит всеми фибрами своей щедрой души, ей не очень-то приятно слышать, как предмет ее любви называют «краснорожим разбойником» (Моника) и «негодяем, который все равно от нас не уйдет, очень скоро его поймают и упрячут за решетку» (полковник Уайверн). Миссис Спотсворт решила посидеть на скамейке в саду и поразмышлять о том, как могло бы все быть чудесно…
Скамейка стояла в том месте, где сходились две замшелые тропинки, на самом берегу реки, которая, как известно, протекала в саду. Сзади и с боков скамейку ограждали кусты в цвету, прячущие ее от взгляда, откуда бы к ней ни приближались, так что, лишь обогнув последний куст, миссис Спотсворт смогла увидеть, что ее скамейка занята. При виде же того, кто на ней сидит, она на мгновенье остановилась и замерла. А затем с губ ее сорвался возглас, до такой степени похожий на крик самки зебу, призывающей самца, что капитану Биггару, погруженному в глубокое раздумье и рассеянно глядящему на улитку, показалось на минуту, будто он снова в Африке. Он вскочил, и долгое мгновенье они стояли, застыв и глядя друг на друга расширенными глазами, а различные пташки, а также пчелы, осы, комары и прочие насекомые, хлопочущие по соседству, продолжали преспокойно заниматься каждый своим делом, словно ничего особенного не происходит. В особенности спокойно вела себя улитка.
Но миссис Спотсворт ее бесстрастности не разделяла. Душа в ней всколыхнулась до самой глубины.
— Вы! — воскликнула миссис Спотсворт. — О, я знала, что вы придете. Они говорили, что нет, но я знала.
Капитан Биггар опустил голову. Он был раздавлен, уничтожен. Любой носорог, попадись капитан Биггар ему сейчас на глаза, наверняка ощутил бы прилив отваги и, не дрогнув, бросился бы на него, уверенный, что тут его ждет легкая победа.
— Я не смог, — тихо произнес капитан Биггар. — Я подумал о вас и о ребятах в клубе — и не смог.
— В клубе?
— В Англо-Малайском клубе, что в Куала-Лумпуре, где народ порядочный и честность разумеется сама собой. Да, я о них подумал. Подумал о Толстом Фробишере. Смогу ли я после этого смотреть ему в его единственный зрячий глаз? И еще я подумал, ведь вы мне доверились, потому что… потому что я англичанин. И я сказал самому себе: Катберт Биггарт, ты не только Англо-Малайский клуб, Фробишера с Субадаром, и Доктора, и Скиффи, ты предал всю Британскую Империю.
У миссис Спотсворт перехватило дыхание.