Том 8. Преображение России
Шрифт:
И тут же с одушевлением:
— А вы думаете, не глядели так? Глядели! Глядели с отчаяньем, — да?.. Эх, жен-щи-ны!.. Это ж, я вам доложу, их не то что хлебом, их и шоколадом не корми, а только гусара им дай!.. Спят и только одних гусар во сне и видят, да?..
Матийцев вспомнил корнета кирасирского полка в саду при доме родителей Лили, представил его, как идет он под руку с Лилей, и ответил непроизвольно:
— Вполне возможно.
Но тут же добавил:
— А живется им, этим гусарам, должно быть, получше, чем нашим шахтерам, а?
— Ну еще бы, еще бы
— И спят, небось, не на полу вповалку?
— Как же можно, чтобы гусары и вдруг — на полу! У каждого койка своя, белье чистое на ней, да и в казарме везде чистота, а как же! За чем же следят дежурные, дневальные, взводные, вахмистры, эскадронные командиры, да и сам командир полка тоже, да?
— Из этого вытекает что же? Что гусары нужнее правительству, чем какие-то там шахтеры? — спросил Матийцев.
— Ну, а как же иначе вы бы думали? В случае войны, например, да?
— Или, допустим, беспорядков?
— Совершенно верно, — вот. Также и беспорядков, да? Кто же из двух будет защищать правительство: шахтеры или же гусары, да?
— Да-а, — протянул Матийцев. — Я полагаю, что гусары от шахтеров скорее, чем шахтеры от гусаров!
Это почему-то показалось забавным Наровлянскому, и он захихикал, повторяя:
— Шахтеры от гусаров!.. Шахтеры от гусаров, да?.. — и крутил головой.
Когда же отхихикался, то сказал как-то преувеличенно для себя серьезно:
— Шахтеров нужно держать в руках так! (Он протянул вперед руки, сжатые в кулаки.) Как хороший кучер вожжи свои держит… да?.. Иначе они, эти наши шахтеры, вот куда нам сядут!
И он нагнул голову и похлопал себя по шее.
Странным показался Матийцеву его переход от беспечной и беспричинной, пьяноватой веселости к такой серьезности, но еще страннее для него прозвучал вопрос Наровлянского:
— Где же вы думаете найти себе новое место теперь? Допустим, вот вы приехали в Ростов, остановились там в гостинице, а дальше как, да?
— В Ростове, я вам сказал уж, правление рудничное…
— Э-э, правление, правление! Это не дело!.. В Ростове правление, в Харькове правление, в Екатеринославе правление, — а надо иметь одно: заручку, да?.. Там правление, здесь правление, а где же место? Вы думаете, что правления не будут справляться у нашего же шефа Безотчетова? А вот эти проволоки зачем, да? — показал он кивком головы на линию телеграфа. — Вы приедете в Ростов, а там уж вас знают; вы — в Харьков, а там уж все про вас известно; вы в Екатеринослав, а там… да?
И он выпятил губы и развел руками в знак полнейшей безнадежности положения своего соседа.
Но в это время они подъезжали уж к станции, откуда слышно стало, как сторож бьет в колокольчик повестку подходящему поезду.
— Это моему поезду, моему, да? — забеспокоился Наровлянский и так заерзал, что в бричке сразу стало очень тесно. Матийцеву показалось, что он хотел выпрыгнуть и бежать к станционному домику, — каменному, покрашенному по штукатурке охрой и с белыми разводами около окошек.
А
Тут же, впрочем, приходили мысли, что, может быть, это и к лучшему. Его не назначат никуда заведующим, и он станет искать себе места какого-нибудь, хотя бы в ростовской городской управе или думе… Может быть, наконец, и репетитором: давать уроки, готовить к экзаменам на аттестат зрелости… «Ростов — большой портовый город, — думал он, — как же можно в нем не найти себе работы?»
Поезд еще только гудел вдалеке, когда он вместе с Наровлянским вышел из брички и внес свои чемоданы в небольшой, но густо набитый людьми зал станции.
«Пустяки! — продолжал бодро думать он о своем. — Только бы суметь продержаться две-три недели, а продержаться с теми даже деньгами, какие у него, вполне можно. Говорил же Коля Худолей, что для него и пять рублей большие деньги».
Вспомнив Колю Худолея, Матийцев даже улыбнулся, так его подбодрила энергия этого бывшего гимназиста, совсем почти еще мальчика… «Где-то он теперь?» — подумал он и непроизвольно как-то стал разглядывать всех, кто толпился тут в ожидании поезда, — а вдруг увидит Колю!
Коли Худолея не встретили глаза Матийцева, но среди совершенно незнакомых лиц мелькнуло на миг и заслонилось тут же другими какое-то тоже как будто знакомое ему, недавно где-то виденное лицо. Показалось даже ему, что лицо это намеренно отвернулось, чуть только он на него глянул.
Еще пытался он припомнить и догадаться, кто бы это мог быть, как Наровлянский потащил его за локоть к кассе брать билет, частя при этом:
— Знаете, что я вам скажу, господин Матийцев, да? Вы оставьте-ка свой этот Ростов и поедемте лучше всего со мною вместе в Харьков, да?
— Нет, нет, зачем же мне Харьков? — решительно воспротивился Матийцев, освобождая свой локоть. — В Харькове я совершенно никого не знаю, а Ростов — это другое дело…
Впрочем, Наровлянский и не настаивал: он спешил к билетной кассе.
А не больше как через десять минут он уже раскланивался с ним, стоя на подножке вагона. Тут же после того, как тронулся поезд, Матийцев в толпе на перроне заметил опять то же самое знакомое лицо, которое теперь уж хотя тоже отвернулось, однако не сразу, что позволило припомнить его: видел совсем недавно в городе, где его судили и оправдали. Это был тот самый околоточный надзиратель, с которым имел он неприятный разговор по поводу пьяного на улице. Он был притом в той же своей полицейской форме, так что смешать его с кем-либо другим было нельзя. Непонятным несколько показалось Матийцеву только то, что он оказался здесь, на станции, но, конечно, мало ли куда могли его послать по тем или иным служебным делам.