Том 9. Лорд Бискертон и другие
Шрифт:
— Эй, вы, идиот пучеглазый! — воззвал сенатор. Нелегко объяснить своему камердинеру, что он должен поухаживать за горничной, чтобы выяснить, сыщица она или нет. Рядового человека это могло бы и в тупик поставить, но сенатор Опэл рядовым не был. Он умудрился растолковать все в шестидесяти пяти словах.
— Вот так! — заключил он. — Ступайте и выполняйте!
— Но…
— Что я слышу? — опасным голосом поинтересовался сенатор. — Кто-то вякнул «Но»?
Джейн почувствовала, что необходимо вмешаться.
— Конечно, —
Сенатор Опэл терпеть не мог, чтобы перед кем-то лебезили.
— Да плевать, что он там решил! Пусть отправляется и выполняет! И что ты имеешь в виду — просьба? При чем тут просьба?
— Но, папа…
— Нет у меня времени на пустую болтовню! Если этот несчастный недоумок чего недопонял, сама ему растолкуй. — Сенатор повернулся к Пэки. — А с вами я хочу переговорить. Поцелуйте на прощание Джейн и пойдем.
Чтобы целовать невесту в присутствии ее жениха — нужен тонкий такт. Пэки постарался, как мог, осуществить этот подвиг, но ему все-таки казалось, что расположения публики завоевать ему не удалось.
Постаравшись не глядеть на Эгглстона — в конце концов и так известно, как тот выглядит, — он двинулся с террасы за сенатором.
Заподозрив, что Блэр, пожалуй, обнаружит повод для критики в недавнем спектакле, Пэки не ошибся. Поведение романиста, впившегося взглядом в Джейн, напоминало об Отелло. Он тяжело дышал, и его так захлестнули эмоции, что он даже пригладил волосы одежной щеткой.
— Что, — прохрипел он, — это означает? Джейн кинулась его успокаивать.
— Я понимаю, милый, тебе показалось странным… Папа забрал себе в голову, будто горничная миссис Гедж…
— Какая горничная, — нетерпеливо отмахнулся щеткой Блэр. — Я говорю про Франклина.
— Ах, это… Ну, тут долгая история. Он приехал в Шато, выдав себя за виконта де Блиссака…
— Неважно, за кого он себя выдал! Он поцеловал тебя! Если до этого Джейн была ласковой, то теперь стала прямо медово-масляной.
— Ну да! Я про это и говорю. К несчастью, папа почему-то решил, что это в него я влюблена.
— Не удивляюсь. Если ты ведешь себя с ним так…
— Но, Блэр, неужели ты…
— Он поцеловал тебя!
— Ну да! Папа настоял. Ты ведь не считаешь, что это мне нравится?
— Не уверен.
— Блэр!
— Я не заметил, чтобы ты сильно противилась.
— Ну что я могла сделать, когда папа смотрит? По-твоему, мне что, закричать: «На помощь!». Или, может, тебе хочется, чтобы я открыла папе, что на самом деле это ты…
Последняя фраза оказала должный эффект. Суровый обвиняющий взгляд (любителю поэзии он напомнил бы покойного лорда Теннисона, а точнее, знаменитую беседу короля Артура с Гиневрой в монастыре) сменился тревожным. Способный к психологии, как и
— Ни в коем случае! — торопливо воскликнул он, чуть позеленев при одной этой мысли. Его отношения с сенатором Опэлом были совсем не таковы, чтобы вселить иллюзии, будто сенатор с восторгом примет новость о помолвке камердинера с его дочерью. — Что ты, что ты, что ты! Ни в коем случае!
— Вот! Ты и сам видишь…
— Однако же…
Блэр задумчиво вертел одежную щетку. Другой рукой он потянулся было покрутить усики — обычный его жест, когда перед ним вставала дилемма, но усиков на месте не было. Из уважения к словам хозяина о том, что ему противно, когда рядом болтается камердинер с мерзостной порослью на физиономии, фыркающий на него из-за этого супового сита (так грубо сенатор обзывал аккуратнейшее из аккуратных украшений), Блэр сбрил в конце концов лелеемое сокровище. Утрата причиняла ему великие душевные муки, но его невесту, судя по всему, позабавила.
— О, Блэр! — воскликнула Джейн. — Без усиков ты такой уморительный!
Восклицая так, она подсознательно понимала, что дело обстоит еще хуже. Мир полон мужчин, которым усов сбривать нельзя, и Блэр Эгглстон принадлежал к их числу. Явив лицо открытым, он показал упомянутому миру, что у него не очень красивый, скажем так, брюзгливый рот. Из тех самых ртов, что рождают сомнения у девушек.
Блэр окаменел. Ему в последние дни доставалось и без таких подшучиваний.
— Рад, что посмешил тебя.
— Да я же пошутила!
— Понятно.
— Ты что, шуток не понимаешь?
— Меня еще никогда не обвиняли, — веско проговорил Блэр, — в отсутствии чувства юмора…
— Ой, ладно! Так, с языка сорвалось. Ну, пошутила. Ради Бога, давай не ссориться!
— У меня и нет такого желания…
— У меня — тоже. Так что все прекрасно.
Повисла пауза. И тут внезапно Блэру открылось, что без всякого желания с его стороны главный предмет дискуссии ловко увели в сторону.
— Однако я решительно возражаю против подобных поцелуев.
— Да что же я-то могу поделать?
— Никакой необходимости в них нет.
— Да? Видел бы ты сам. В первый раз папа чуть не ударил Пэки каким-нибудь тупым орудием, если б тот заартачился, не захотел целовать.
— Для тебя он уже и Пэки?
— О, Блэр!
Лидера новых романистов не могли укротить какие-то женские восклицания. Он немножко раздулся и помахал щеткой с холодным достоинством.
— Не думаю, что про меня можно сказать, будто я чрезмерно требователен, когда жалуюсь на… э… на то, что происходит. Но на одном я настаиваю — встречайся с этим Франклином как можно реже. Лично я не могу понять, что он тут вообще толчется.