Томас Чаттертон
Шрифт:
Кэткот. Момомогильщик Марии Рэдклиффской — не нравится мне это. Плоплоплохой знак.
Барретт. Он — дядя Томаса.
Кэткот. Хоходят слухи, будто у него есть зозолотой слиток, сплавленный изиз колец, снянятых с пальцев мертвевецов…
Томас. Возьмите мой бокал, дядя Ричард —
Филлипс. Очень любезно… Как бы то ни было, ты жив. Что твои губы не утратили способность говорить — в данный момент лучшее их качество.
Бергем (снова наполняет бокалы). Еще по глотку… Нас прервали.
Ламберт (обращаясь, главным образом, к Барретту). Не могу сказать наверняка, но мои старейшие фолианты (по приблизительным подсчетам, не меньше дюжины) изуродованы.
Барретт. Изуродованы? Что вы имеете в виду?
Ламберт. Из них вырезаны листы, очень тщательно… И я подозреваю, что самые ценные: иллюминированные пергаменты.
Бергем. Такие сокровища вы храните в регистратуре?
Барретт. Я постоянно ищу источники для своей истории Бристоля… И, возможно, найду здесь золотоносную жилу.
Ламберт. Томас держал эти фолианты в руках. Даже брал их домой —
Томас. С вашего разрешения, сэр.
Филлипс. Слушай и помалкивай, мальчик. Дай сперва другим вволю побрызгать слюной.
Ламберт. Случайно обнаружив повреждения, я призвал писца к ответу.
Томас. Я же не негодяй…
Барретт (тихо). Томас, мне кажется, тебе следовало бы… ради твоей же пользы… признать справедливость упреков. Что останется непроясненным, будет оценено как ущерб, который мы адвокату возместим. Угроза самоубийства — плохой способ защиты.
Томас. Не в том дело. Я здесь погрязаю в несвободе и скуке… И интуиция мне отказывает.
Барретт. Не путай состояние, обусловленное твоим возрастом, с местом, где ты работаешь.
Бергем. Когда, сэр — не считая сегодняшнего дня — вы последний раз держали в руках эти фолианты?
Ламберт. Лет двадцать назад, наверное —
Бергем. Ваша память могла с тех пор ослабнуть.
Ламберт. Так только кажется. Томас признался, что знает содержание пропавших листов. Он будто бы и мистеру Барретту письменно его изложил.
Барретт. Я так и не понял, зачем это мне —
Томас. Только в двух случаях —
Кэткот. Пополовинчатое признание, как правило, равносильно полполному.
Уильям. У правды иное лицо, чем у правдоподобия.
Кэткот. Обобъяснись, Томас, — только без увуверток.
Барретт (перебивая). Однако думай, прежде чем что-то сказать. Говори сдержанно. Покажи, что на тебя можно
Томас. Если чего-то мало, из этого не сделаешь много, сэр. Листы никто не вырезал, насколько я знаю. Насколько мне известно, в книгах попадаются сгнившие листы, ломкие, почти нечитаемые — и они распадались у меня под руками. Точнее, часть из них удалось сохранить: я склеивал кусочки, которые можно было спасти. Вот стоят книги. Убедитесь сами: они отчасти размякли, отчасти, наоборот, пересушены, а некоторые страницы слиплись из-за свечного воска или закапаны им.
Уильям. Я иногда заходил к нему и видел, как он мучается с неблагодарными книгами.
Ламберт. Я говорил о вырезанных пергаментных страницах, а не о состоянии фолиантов.
Барретт (с неумеренным восторгом). Здесь, например, лист восстановлен просто мастерски!
Бергем (возбужденно, но тихо). Томас… Подойди-ка. Смотри — хорошо известный мне герб, бегло набросанный на полях, коричневыми чернилами…
Уильям. Это не чернила, а бычья кровь… смешанная с мочой и солью железа…
Томас (зажимает Уильяму рот). Тише, прошу вас, сэр… ни слова больше… ни слова при свидетелях. Набросок выполнен мною…
Бергем. Нам, наверное, лучше поговорить где-нибудь в сторонке?
Томас. Если получится, сэр… Если бы я мог открыться перед вами прямо сейчас…
Барретт. Так быстро закончили с проверкой?
Бергем. Выпьем еще по бокалу. А потом я откашляюсь.
Филлипс. Вы хотите сказать, что потом выдадите нам что-то особенное? Так обычно выражаются проповедники.
Томас (Уильяму). Не ходи за мной по пятам!
Бергем. Ты собирался воспользоваться веревкой? Или ядом?
Томас. У меня есть яд. Мышьяк.
Барретт. Придется забрать его у тебя.
Томас. Я не отдам.
Бергем. Имеется ли у вас, господин адвокат, контора, помимо этой канцелярии, — может быть, где-то рядом?