Томас Чаттертон
Шрифт:
Бергем. Не забудь про книги, Томас!
Томас (достает с полок книги). Всего их пять…
Уильям. Можно, Томас, я останусь у тебя?
Томас. Уходи! Я должен побыть один.
Барретт (Бергему). Я помогу вам донести их до дому.
Бергем. Рассчитаемся еще сегодня, мистер Ламберт?
Ламберт. Завтра, сэр, если не возражаете: миссис Ламберт, моя матушка, уже заждалась меня к ужину. (Гости поспешно направляются к выходу.) Запри дверь, Томас, когда
Бергем. Всего тебе доброго, Томас!
Томас (некоторое время стоит в задумчивости, потом пытается сдвинуть стенку с книгами — безуспешно). Не удается. Все напрасно. За стенкой ничего нет — ни прохода, ни лестницы. Фантазии. Возможности. Мистер Абуриэль: какая-то тень, встреча в лунном свете, знакомство на кладбище. Существо без денег и без хлеба. А те другие: чернильные привидения, более плоские, чем бумага; даже не пепел, остающийся, когда я жгу бычью кровь, из которой они — в своем буквенном качестве — состоят… (У него падают документы. Он подбирает их, кладет обратно, садится на стул.) Вместо того, чтобы оставаться тем, что я есть — поэтом, — я вынужден играть роль фальсификатора. Обман приносит деньги, а достижения — только насмешки. Но где же Чаттертон: тот подлинный Том, которого еще никто не видел, даже сам Том? Этот, сидящий сейчас на стуле, — не он. Под черепной коробкой, внутри; в перекачивающем кровь сердце, внутри; в половых органах, внутри: вот где можно найти Томаса. (Хлопает себя по соответствующим частям тела, вскакивает.) Меланхолия — производное от обычной плоти. А в чем выражается воздействие яда? (Показывает себе самому пакетик с мышьяком.)
В эту же пасхальную неделю четырнадцатилетний Моцарт несколько раз прослушал в Сикстинской Капелле — и потом записал по памяти — Miserere Аллегри[17].
Ламберт (входит, откашливается). Добрый день!
Томас (поспешно поворачивается к нему). Мистер Ламберт —
Ламберт. Вот письменное подтверждение, что я до срока освобождаю тебя от ученического договора. Самоубийство, которое ты на сей раз наметил на праздник Воскресения, уже не будет меня касаться, если ты в самом деле его совершишь.
Бергем. Томас свободен, благодаря вашей непоколебимой готовности извлекать выгоду из поэзии.
Ламберт. У меня мало времени. Желаю вам радостной Пасхи!
Бергем (кланяется).
Томас. Пошла с моей сестрой в Рэдклиффский собор, сэр.
Кэткот. Вы тетеперь попопоедете в Лондон и там попопытаете счастья, мистер Чаттертон? Ваше учученичество зазакончилось — отсюда новое обобращение.
Томас. Черная стена воздвиглась за моими плечами. Оставшись в Бристоле, я бы погиб. Теперь мучительные цепи сброшены, но что меня ждет впереди? Какие новые ужасы?
Барретт. Ты достиг своей цели. Правда, не вполне безупречными средствами.
Томас. Да, но какой ценой, сэр!
Барретт. Так уж будь добр назвать нам ее! Коль заупрямишься, нам хватит терпения подождать. Жалкое показное завещание, составленное тобой прошлой ночью, мы уже видели. Твое словоизвержение — смесь бабского нытья и наглости. Каждого из нас ты изобразил с неприкрытым бесстыдством.
Томас. Назвать вам цену, цену? Она состояла в том, что я вынужден был придумать Роули и потом задыхался, искусно мастеря его из старых пергаментов и бумаги: с помощью поддельных чернил из бычьей крови и соли железа; Уильям Смит присовокуплял к этому свою мочу. Буквы я рисовал, подражая Кэкстону. Письменное свидетельство монаха — моя работа, мое достояние. Мне одному принадлежит знание о давно умерших жителях этого города, об их домах и надгробиях.
Барретт. Ты сошел с ума! Роули — фальшивка?!
Томас. Поэтический вымысел.
Барретт. Боюсь за твой рассудок… Но, как бы то ни было, сказанное тобою легко опровергнуть.
Бергем. Само собой. Я владею кое-какими источниками.
Барретт. Я тоже.
Кэткот. И у мменя они есть.
Барретт. Я проверял рукописи. Они все относятся к XV веку. Еще вчера я обнаружил в городском архиве отчет об укреплении стен Бристоля — определенно написанный рукой Роули.
Бергем. Пошатнуть веру в подлинность стихотворений Роули тебе не удастся. Ты слишком самонадеян или, наоборот, сбит с толку (откуда мне знать), но в любом случае — явно не в себе.
Старая миссис Чаттертон. Я никогда не верила, что наш мальчик нормален. Сара вечно с ним цацкалась как с избранным.
Томас. «Бумаги Роули» сочинил я, один я. Часть этих стихов я со тщанием перенес на старую бумагу и пергамент. Иллюминировал, закапал воском и замарал мушиными какашками, протравил кислотой, обгрыз по краям зубами, неаппетитно загрязнил —
Барретт. Довольно! Мы не в сумасшедшем доме.
Томас. Лист из городского архива — тоже моя работа. Я доставил его туда уже давно.
Барретт. Хватит, я сказал. Лгать ты научился, можно считать, с пеленок. А сейчас потчуешь нас глупостью и ложью одновременно. Я говорю, я утверждаю: ты лжешь. Ты болен, и болезнь твоя состоит в том, что ты не можешь не лгать.
Кэткот. А ненет ли у вас, мистер Чачаттертертон, друдругих, до сей поры ненеизвестных фальшивых бубумаг этого Ророули? Я гоготов купить их у вас как поподлинные.