Томас Чаттертон

Янн Ханс Хенни

Арран. Наверное, ни один человек не может стать кем-то другим, сэр. И потом, ваша натура все-таки предпочтительнее… моей, к примеру.

Томас. Чем же? Интересно узнать.

Арран. Имей я ваши серые глаза… Я хотел сказать: ваш взгляд, ваше лицо… или как это называется… Мне бы не пришлось так усердствовать, чтобы рекламировать свою круглую задницу. Лицо у меня плоское, как сковорода, — это многие говорили. Я был зачат в кровати поденщика… если, конечно, там было что-то вроде кровати. Лоб мой часто собирается в складки, волосы рыжие. А ноздри настолько широкие, что в них попадает дождь. Чем я заслужил, что родился таким нескладным? Что у меня нет родителей? Что я, сверх того, постоянно боюсь — боюсь еще худших бед?

(Он беззвучно плачет).

Томас. Арран… Арран… Да, мы отребье. Чей-то эксперимент, причем неудавшийся. Наш удел — бесправие. А гордость… мы ведь заговорили о гордости… дает единственный спасительный шанс. Когда кто-то один не захочет терпеть унижения… перестанет глотать обиды… откажется от тех крох надежды, что порой выпадают и нам, беднякам, и ничего больше для себя не потребует… кроме по праву

принадлежащего всем: неба… Тогда мы, высоко подняв головы, узнаем: не разочарует ли нас и оно.

Арран (раскуривая трубку). Я понял не все, что вы сказали, сэр. Но сейчас мне пора спускаться.

(Уходит).

Тем временем стемнело. Томас Чаттертон зажигает свет.

Томас (пишет). «Кто осужден на горькую нужду, на беды…» Нет! Стихи, как проявление жалости к себе, — с ними должно быть покончено. С Томасом Чаттертоном должно быть покончено. Голод в желудке и гной в промежности… гул в голове… этот страх… это промедление, хотя единственная гложущая воля, нацеленная на то, чтобы обеспечить мне окончательный покой, пронизывает меня и мои кровеносные сосуды… — покончить со всем этим! Протесты, делириум смертного страха, ужас перед последней болью — (Он снова начинает писать.)

«Мистеру Уильяму Бредфорду Смиту —

Непогрешимый доктор, а в прошлом мое лекарство, примите это послание во искупление долгой немоты. Ваша просьба — чтобы я дал о себе знать — была бы давно исполнена, если бы я понимал, как целесообразней всего писать стихи: сочинить ли кармен-гендекасиллаб [21] , или гексастихон [22] , или огдастихон [23] , и, опять же, — тетраметром [24] или септенарием [25] . Соблаговолите услышать, что я уже давно страдаю от поэтической кефалопонии [26] , сиречь тяжести в голове, так что лучше я сразу начну с акростиха, но от него плавно перейду к тренодии, сиречь надгробному плачу. Это стихотворение могло бы звучать так: первая строка — акаталектус, сиречь совершенно чистый стих; вторая — этиология, сиречь исследование причины того, о чем говорилось в первой строке; третья-акирология, сиречь неправильный способ письма; четвертая — эпаналепсис, сиречь повторение предыдущей строки, с перехлестной рифмовкой; пятая — диатипосис, сиречь наглядное изображение красоты; шестая — диапоресис, сиречь смущенная болтовня успеха; седьмая — брахикаталектон, сиречь такой стих, у которого в конце чего-то не хватает; восьмая — экфонезис экплексиса, сиречь вскрик удивления. Короче: эмпориум, сиречь склад в мозгу, не может выдержать большого синхизиса, сиречь случайного умножения слов, без сизизии, то есть, скажем так, накопления неблагоприятных факторов. Я поэтому решил отказаться от Парнаса и советую Вам поступить так же, а взамен углубиться в мистику мыловарения. Только не думайте, будто моей целью — когда я упоминаю мыло — является миктеризм, сиречь издевка. Нет: Мнемозина, богиня памяти, помогает мне распознать все ваши великие заслуги (поскольку я не страдаю амблиопией, сиречь близорукостью), и они навечно останутся в моей памяти,

Hasmot Etchaomtf [27] »

21

Песню-одиннадцатисложник (латинск. и древнегреч.).

22

Стихотворение из шести строк (древнегреч.).

23

Стихотворение из одиннадцати строк (древнегреч.).

24

Тетраметр — античный стихотворный размер, состоящий из четырех диподий (двойных стоп).

25

Септенарий — усеченный на один слог (одну стопу) тетраметр.

26

Начиная с этого места Янн, продолжая цитировать подлинное письмо Томаса Чаттертона, дополняет его пояснениями к непонятным словам, построенными по схеме: «сиречь…».

27

Анаграмма имени Томас Чаттертон (Thomas Chatterton).

Уильям — теперь те ночи, когда я спал с тобой, и дни, проведенные на редклиффских лугах, где я читал тебе стихи Роули, раз и навсегда вычеркнуты. (Он запечатывает письмо, рвет лежащие на столе бумаги, бросает обрывки на пол. Потом берет стакан с водой, высыпает туда мышьяк, кладет рядом опиум.) Ну вот и все. Если существует божественная милость, я прошу для себя этой милости [28] . (Выпивает яд. Облизывает губы, ждет с боязливым удивлением, через минуту сбрасывает камзол, падает, скривив лицо, на кровать, снова вскакивает, хватается за живот, сгибается пополам.) Боль — нестерпимая боль — кто ее выдумал, эту боль? Кто создал эту адскую действительность? Я сгораю внутри. Кто за это в ответе? — Кто? (Он заталкивает в рот опиум, кашляет, давится блевотиной, валится на постель, сует в рот подушку, извивается, рвет на себе рубаху, скатывается с кровати

на пол.)

28

В записной книжке Чаттертона датой 24 августа 1770 г. помечены «Последние стихи», которые заканчиваются двустишием:

«Смилуйся, Небо! И коль с жизнью мне суждено распроститься, Пусть преступление это последнее — из нужды — мне простится».

Абуриэль (входит в дорожном костюме, гасит свечи, приближается к самой рампе). Будет и продолжение. Придет проверяльщик трупов. Тело отвезут на кладбищенский участок при работном доме на Шу-лейн и сбросят в облицованную кирпичом яму, где до него успели побывать многие; и ночью гробокопатель продаст этого мертвеца торговцу трупами, потому что молодые покойники анатомам нравятся больше, чем старые… Когда восемнадцатилетний юноша, отмеченный гением, угасает, голодный и вытолкнутый из жизни, остаются виновные в его смерти. Бедняки, которые ничем не владеют, должны быть оправданы. Властьимущих же, собственников, господ, набивающих себе желудок, можно и нужно спросить: ожидаете ли вы, что не облеченный властью ангел, который дается в спутники Призванному, будет торговать, красть, грабить, обманывать, убивать вам подобных, чтобы сохранить одну ценную жизнь? Долг ангелов заключается в другом. Долг же людей — не взваливать на себя вину перед лучшими.

КОНЕЦ

Татьяна Баскакова

Три правды «Томаса Чаттертона»

Читатель, не суди; если ты христианин, поверь, что его будет судить высшая сила — только перед этой силой он должен теперь держать ответ.

(Из завещания Томаса Чаттертона, 14 апреля 1770)

«Томас Чаттертон» — вторая и последняя историческая драма Ханса Хенни Янна (1894–1959). В 1917-м, в двадцать три года, Янн начал писать «Коронацию Ричарда III» (опубликована в 1921-м), вступив в соревнование с самим Шекспиром и достойно это соревнование выдержав. Янн, как в свое время и Шекспир, в период работы над драмой читал хроники Холиншеда и, по его собственной оценке, «(в отличие от Шекспира) сделал все, чтобы не затушевать этот более верный образ Ричарда III» (статья «Мое становление и мои сочинения» [29] , 1948/1949).

29

Mein Werden und mein Werk, in: Hans Henny Jahnn. Werke und Tagebiicher, Bd. 7. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1974.

В драме «Томас Чаттертон» (1955) тоже прежде всего поражает тщательность работы автора с историческим материалом, правдивость сценических образов и деталей быта.

Жизнь рано погибшего английского поэта Томаса Чаттертона (1752–1770) можно реконструировать по довольно большому количеству дошедших до нас документов. Это не только его произведения, но и письма друзьям, матери и сестре, расписки в получении гонораров и прочее. Кроме того, сразу после смерти Чаттертона сэр Герберт Крофт, позже включивший жизнеописание поэта в свой роман «Любовь и безумие» (Love and Madness, 1780), начал собирать сведения о нем, опрашивая людей, хорошо его знавших. Прочитав старое английское исследование о Томасе Чаттертоне [30] , я увидела, что, например, весь эпизод с малолетним Джеком, боящимся спать в одной постели с поэтом, составлен из записанных Крофтом рассказов миссис Баланс (родственницы матери Томаса) и членов семейства Уолмсли:

30

David Masson. Chatterton: A Story of the Year 1770. Edinburgh, 1874.

Миссис Баланс говорит, что он

[Томас Чаттертон. — Т. Б.]

был гордым, как Люцифер. Он очень скоро с ней поругался, потому что она называла его кузеном Томми, — и спросил, слышала ли она, чтобы какого-нибудь поэта звали Томми; но она его заверила, что вообще никаких поэтов не знает… Когда она посоветовала ему устроиться в какую-нибудь контору — после того как он прожил в городе две или три недели, — он начал носиться по комнате, словно сумасшедший… Он часто оцепенело смотрел в лицо какому-нибудь человеку, не произнося ни слова (иногда казалось, что он этого человека видит), и так продолжалось четверть часа или больше, пока присутствующим не становилось страшно…

Миссис Уолмсли рассказывает… что он никогда не позволял подмести комнату, где он читает и пишет, ссылаясь на то, что поэты-де ненавидят веники; а она говорила в ответ, что не знает, на что годны поэты — разве что сидеть в грязном шлафроке и колпаке в мансарде и когда-нибудь помереть с голоду…

Племянница

[кузины Баланс; она же — дочь супругов Уолмсли. — Т. Б.]

, со своей стороны, говорит… что он никогда не притрагивался к мясу, а пил только воду и жил, казалось, одним воздухом… Что он имел привычку сидеть почти всю ночь, читать и писать; и что ее брат жаловался: ему, мол, страшно лежать с ним рядом — потому что он наверняка дух, раз никогда не спит…

Племянник

[в пьесе его зовут Джек. — Т. Б.]

говорит… что раз или два видел, как тот вытаскивает из кармана бараний язык; что Чаттертон, насколько он знает, никогда не спал, лежа с ним рядом; ложился он в постель очень поздно, порой в три или четыре утра, и всегда уже бодрствовал, когда просыпался он (племянник) и вставал в то же время, около пяти или шести; что почти каждое утро пол был усеян обрывками бумаги, не больше шестипенсовика, потому что, прежде чем лечь, он рвал написанное.

Возлюбленные Томаса в пьесе — мисс Сингер, мисс Уэбб, мисс Тэтчер — это те девушки, которым Чаттертон просит передать привет, когда пишет из Лондона родным. Марию Рамси упоминает сестра Чаттертона, рассказывая — уже после смерти брата, — что тот вел с ней обширную переписку. Когда Мария — в пьесе — ссылается на письмо Томаса, где тот рассказывает о своей внезапной влюбленности в даму, которая проехала мимо него в экипаже, Янн дословно цитирует строки из письма Чаттертона сестре.

Таинственный «Мастер Чени, поющий мальчик» — упоминаемый в одной афише певец лондонского театра «Мэрилебон гарденс» (принадлежавшего мистеру Аттербуи), который должен был исполнять роль Купидона в бурлеске Чаттертона «Месть», так и не поставленном при жизни автора.