Томас Чаттертон
Шрифт:
Томас. Потому что, сэр, он дважды это повторил.
Ламберт (берет другой лист). А здесь вся страница заполнена — то мелким каллиграфическим почерком, то крупным, с завитушками… то печатными буквами: АБУРИЭЛЬ АБУРИЭЛЬ…
Томас. Сэр, я просто боялся забыть это имя, вы понимаете? Такое странное имя…
Сара. Томас — Томас!
Ламберт (небрежно бросает листки на стол). Почерк небезупречен; но, может, его удастся поправить… Дело в том, что мы, юристы, предпочитаем составлять документы по-старинному неразборчиво.
Томас.
Ламберт. Надо будет попробовать, на что ты годишься. А пока что — вот договор. Внимательно прочитай. На семь лет тебя отдают мне в пользование, как ученика писца. Все это время я буду, согласно обычаю, заботиться о тебе.
Томас (берет договор и читает). — — На протяжении семи лет… он не вправе ни посещать трактиры, ни играть в кости, ни развратничать с проститутками, ни вступать в брак… Ему будут предоставлять еду и питье, хорошего качества и в достаточном количестве, а также белье и шерстяную одежду, жилье и все необходимое… однако стирка и починка одежды не предусматриваются… (Томас прерывает чтение.) Мы обещаем друг другу многое.
Ламберт. Я же не изверг.
Сара. Миссис Эскинс будет содержать в порядке твое белье, она обещала.
Ламберт. Напиши здесь свое имя.
Томас. Да, сэр.
Ламберт. Сэр Эбрахам Элтон, прошу вас…
Ламберт. Подпись твоей матери не требуется. (Он расписывается сам.) Договор заключен при свидетелях. (Складывает бумагу и прячет ее в карман.) В понедельник, в восемь утра, ты — одетый как сейчас, только чище, и имея при себе писчие принадлежности — явишься в мою регистратуру, к старому писцу Эндрю.
Томас. Да, сэр.
Ламберт. Доброй ночи.
Сара. Мне едва верится, что все кончилось хорошо. Чего ты только ни наболтал! Господа могли подумать, что у тебя помутился рассудок. Зачем ты писал эти буквы — АБУРИЭЛЬ? Пытался вызвать демона? Я давно подозреваю, что старые книги принесут тебе несчастье.
Томас. Наверное, пришел врач. (Идет к двери, открывает, кланяется.) Добро пожаловать, сэр. Это наша комната. Ребеночек уже родился, он жив?
Уильям Барретт (заходит в комнату, пристально смотрит на Томаса). Не каждый из тех, кто был призван, остается. Это относится и к заносчивым
Сара. Томас… Мне стыдно за тебя.
Барретт. Не беспокойтесь, сударыня. Для юноши лучше оставаться тем, кем он хотел бы быть, а не становиться каким-то другим человеком, никому не известным… Ребенок умер, и мать тоже. Помолитесь за них Господу! Я-то знаю, что не врачи выносят такой приговор роженице. (Томасу.) Чем раньше мир для человека темнеет, тем легче человек смиряется с этим — и тогда покидает земную юдоль без сожаления и раскаяния. Красивое — всегда только оболочка, которая быстро облупливается.
Сара. Печальное у вас учение, сэр, — хотя, может, в чем-то вы и правы. Но для Томаса оно не годится: он и так думает больше, чем следует.
Барретт. Глупцу в жизни больше везет; однако осмысленное человеческое лицо есть нечто неповторимое.
Сара. Глаза Томаса — серая бездна, с самого раннего детства.
Барретт (отворачивается от Томаса). Они в самом деле… неприступно глубоки. Однако не будем об этом.
Сара. Мы не осмеливались побеспокоить вас раньше, сэр… из-за отсутствия денег.
Барретт. Понимаю. В каждом доме свои неприятности. Исключений тут нет.
Сара. Мы, бедняки, обычно имеем, чтобы защититься от смерти, лишь два-три шиллинга.
Барретт. Врач рад и мелким монеткам: серебро это серебро.
Сара. Дела у нас не всегда шли так скверно. После кончины мужа, учителя, я открыла здесь швейную мастерскую. Томас с восьми лет учился в школе. Его старшая сестра Мэри до недавнего времени помогала мне в работе. Я могла бы отложить деньги. Но прошлая зима, похоронившая Бристоль под завалами льда и снега, принесла нам болезнь. Дочке сильно нездоровилось, пришлось отослать ее из дома. У меня же начали отниматься руки и ноги. Сперва казалось, что недуг этот несерьезный, ведь боли не было, — и я пыталась сама себя вылечить мятой и растительным маслом. Но вскоре я уже не могла держать иглу. Однажды, когда кроила материю, я уронила ножницы. И не сумела поднять. Кто-то из девушек вложил их мне в руку, но я не смогла ими пользоваться. Девушки-швеи захихикали, свекровь высмеяла меня. Доверие клиентов к моим профессиональным навыкам испарилось за одну ночь. Больной — совсем не тот же человек, что здоровый.
Барретт. В постели вы не испытываете страданий?
Сара. Когда лежу, мне кажется, что я влачу жребий камня. Я не ощущаю ничего, кроме тяжести.
Барретт (неуверенно). Речь идет о нарушении, вызванном расстройством нервов. — Постарайтесь понять: человеческий организм редко находится в равновесии. Даже у подростков, которые с надеждой обращают лицо к подвижной дымке еще только предстоящей им жизни и тупо удивляются развитию собственного организма, на коже появляются гнойнички: забитые черным сальные железы. И нам остается лишь недоумевать по поводу причин таких совпадений, таких неудобств.