Томас Чаттертон
Шрифт:
Абуриэль. Что он совершил самоубийство.
Томас. Он сам себя убил?! (Безвольно позволяет Абуриэлю забрать книгу. Тот ставит ее на место).
Абуриэль. Что такое время, нам знать не дано. Что означает жизнь, от нас скрыто. В какие моменты человек бывает самим собой, мы тоже не знаем. На тебя возложено особое бремя, ибо ты существуешь сейчас. Ты чувствуешь, что до материи бытия можно дотронуться. Твоя рука скользит по стене, ощупывая ее —
Томас. Нужно сказать им всем, что когда-то они уже были здесь: они этого не знают.
Абуриэль (говорит тихо). Их ведь очень много. Не только эти. Мертвый город живет. Теперь ты научишься смотреть на всё другими глазами. Смотри на то, что ты
Абуриэль. Не пугайся! Исчезла завеса, только и всего. Греза это не греза, грезой является так называемая действительность.
Томас. Кто они? Откуда пришли?
Абуриэль. Из книг. Они — написанное, и уже в силу этого достоверны. Если хочешь, чтобы они не просто оставались мысленными картинами, но сделались материей, прахом, землей, плотью и миловидностью… Если ты этого захочешь, они тебе подчинятся. Подойди ближе! Загляни им в лица. Увидишь, что и одного, и другого, и третьего ты хорошо знаешь.
Томас. Врач, мистер Барретт, — а кто эти люди с ним рядом?
Абуриэль. Господа Генри Бергем и Джордж Кэткот: оловянщики, чья лавка располагается на углу Редклиф-стрит.
Томас. Да, я припоминаю, что встречался с ними. Красивым мистера Кэткота не назовешь, но очевидно, что здоровье у него отменное.
Абуриэль. Большой оригинал: осел, оседлавший рысака, как выразился о нем мистер Бергем, когда в июне прошлого года мистер Кэткот проезжал верхом по новому, еще не достроенному Эйвонскому мосту [9] . Он заикается, но декламирует стихи без ошибок. Он вспыльчив, на кухне ведет себя как Александр Великий: ест только ростбифы и трижды на дню самолично поджаривает для себя хлебцы. У него неправильной формы задница, а книги он читает только такие, что были написаны больше ста лет назад.
9
Новый мост через реку Эйвон был торжественно открыт в сентябре 1768 г. Тщеславный Кэткот заплатил пять фунтов за право первым проехать по нему верхом (когда доски настила еще не были полностью приколочены). См.: Nils H"opfner. Ein Wunderkind aus England. Zum 250. Geburtstag von Thomas Chatterton am 20. November 2002 (публикация в Интернете).
Томас (смеется). А о мистере Генри Бергеме что скажете?
Абуриэль. Он, можно сказать, меценат, поклонник музыки, но человек весьма легковерный.
Томас. А эти мертвые куклы — мои друзья?
Абуриэль. Соседство даже самых близких людей не всегда бывает приятным…
Томас. Как понимать присутствие здесь монаха?
Абуриэль. Это Томас Роули, поэт. Несуществующий. Образ, сотканный фантазией. Он никогда не заговорит; однако его незримая рука, высовываясь из складок сутаны, часто будет водить твоим пером. Взгляни: он только туманная дымка; и рука его — не более чем дымка, и мозг тоже.
Томае. Но вы назвали его Томасом. Разве я — дымка?
Абуриэль. Речь не о тебе. Он нам привиделся, потому и пришлось дать ему какое-то имя.
Томае.
Абуриэль. Поднявшиеся к нам уже удалились. Ты понял смысл видения?
Томас.
Поймет ли заблудившийся в тумане, В какое место довелось ему попасть? С дороги сбившись, сам себя обманет, Что речка тут течет, не сможет разобрать. О дереве, что близко, но незримо, Ему поможет догадаться тихий плач: Ведь ветки плачут так неудержимо…Мистер Абуриэль, я опустошен собственными мыслями. Фантазии пронизывают меня, расщепляют мой мозг. Город — с тех пор, как его основали — был погребен уже раз пятьдесят. Где теперь те времена? Где мертвые? Где их голоса? Их тепло? Куда подевались былые радости, куда — преступления? [10] Всё — лишь прохождение сквозь. Шум на улицах… — и больше ничего?
10
Томас повторяет здесь жалобу, в классической форме сформулированную Франсуа Вийоном: «Принц, красота живет мгновенье. / Увы, таков судьбы закон! / Звучит рефреном сожаленье: / Но где снега былых времен?..» («Баллада о дамах былых времен», перевод Ф. Мендельсона).
Абуриэль (резко перебивает его). Здесь стоят книги. Читай их! Пойми, ты можешь расти или умаляться [11] . Время пока что тебе благоприятствует.
Томас. Неужели вот это, это ставшее зримым Ничто, и есть награда за мои занятия некромантией?
Абуриэль. Похоже, что так. (Он отодвигает стенку с книгами.) Я пройду этим путем.
Томас (хочет последовать за ним, но стена снова смыкается). Мистер Абуриэль! (Томас пытается открыть проход; это не удается.) Обман. Иллюзии. Замутненный воздух. Взвихренная пыль. Старый дом, пахнущий привидениями. И ничего — для рук, хотящих что-то ощупать. Даже этот последний, Абуриэль, разрежен, как зеркальные отблески. Дурак, который уподобился шороху, дурачащему дурака… И все-таки он говорил со мной, как если бы был частью моих ответов самому себе. Я, дескать, призван: таков итог. Призван к чему? Время покажет. А путь? Путь со временем обнаружится. Сейчас, во всяком случае, я один. На сегодня всё это внезапно закончилось. Остались книги, которые упрощают прошлое, словно жизнь с давних пор есть лишь безудержное говорение. Протокол. Я сам, состоящий из плоти, костей и мозга, заполнен… Чем? Мысленными образами, страхом, неуверенностью, неуспокоенностью, кроваво-багряным сном — сном, полным пространств, которые никто не измерит. И в черепе моем разливается жар, как в паху… Да, но сейчас я слышу шаги Джона Ламберта.
11
Ср. слова Иоанна Крестителя о Христе (Ин. 3:30): «Ему должно расти, а мне умаляться».
Ламберт (появляется на пороге). Надо же, ты еще работаешь. Я тобой доволен. Можешь отправляться домой. Этот день уже отошел.
Томас. Нет, сэр. Еще одно срочное дело. Здесь были клиенты. Я составил протокол. И должен разъяснить его вам, даже если мы задержимся за полночь.
Ламберт. Настолько это, по-твоему, важно? Удивительно: важные вещи еще не перевелись… Но, собственно, что считать важным?